- Останьтесь, Коля, - сказала Анна Георгиевна прямодушно и застенчиво.
Он улыбнулся, еще несколько робко, но уже этой мужской улыбкой превосходства. Они оставались друг с другом почти еженощно, покамест Марина Романовна оставалась в больнице. Вышло полтора месяца срока их свиданий. Они не пресытились друг другом, разница в годах не сделалась помехой. Отдаление произошло вследствие вечерних бесед, когда Яся изменила своей обычной сумрачной замкнутости... Высказанное ею, ее убеждения Николай воспринял как бесперспективные, крайние и, как он определил их, - "нечеловеческие". Для Николая Колисниченко, как для многих людей, впрочем, существовали фактически две реальности, или нет, нет, даже и три, три такие действительности, реальности. Первая реальность была просто жизнь - комната на семью в пять человек - в общежитии-казарме, выстроенном еще при бельгийцах, основателях завода, тяжелая работа, веселье-выпивка, но и учеба, чтение, надежды... Вторую реальность - с известными множественными арестами, странным "делом врачей", эту самую вторую реальность Коля как бы и не воспринимал. Возможно, это и парадоксально, однако для Николая Колисниченко самой реальной реальностью оказывалась третья, наиболее эфемерная, казалось бы, - реальность книг и фильмов. "Цирк", "Веселые ребята", горьковская "Мать" и "Жди меня, и я вернусь" говорили ему внятно, выпевали только хорошее, верное, человечное... А "Макар Чудра" и случайно попавший в руки натруженные запойного читателя Коли Колисниченко томик пухлый Сервантеса "Назидательные новеллы" - довоенная "Асаdemia" -чернильная библиотечная овальная печать-штамп - совершенно изменили отношение юноши к цыганскому его происхождению. Прежде не находил он в своем определенном цыганстве ничего красивого, интересного, а даже стыдился как некоего признака того, что он полагал, называл "дикостью" и "бескультурьем". Но Лойко Зобар, сервантесовская Пресьоса, а затем и "Живой труп" все переменили. Николай теперь серьезно и рьяно расспрашивал отца, а тот, легко почувствовав интерес искренний сына, принялся и рассказывать интересно. Коля и прежде пробовал писать стихи, пытался подражать беспомощно Исаковскому, Симонову, Жарову. Теперь на мысль пришло написать по-цыгански. Он нехорошо знал язык, но почему-то рифмовать и складывать строфы коротких стихотворений выходило куда легче, нежели по-русски... И вдруг - Ясины речи злые, сухие:
- Ты, Коленька, из жизни теплицу хочешь сотворить, и чтобы тебе там чай пить, и дрессированным собачкам на задних лапках перед тобой плясать. А жизнь, Коленька, - бездна, бездна боли и Бога!..
