Комната была удобной, роскошно обставленной, как, впрочем, все комнаты в доме Свонни. Но мне она показалась какой-то пустой. Свонни уверяла меня, что после смерти Асты она ничего не меняла, ничего не внесла, ничего не вынесла. Аста никогда не была скопидомом. Она любила жизнь, а не предметы, напоминающие о прожитых годах. Вся мебель, все убранство комнаты находилось там еще до переезда Асты на Виллоу-роуд. Самой Асте принадлежали только наполеоновская кровать, темный полированный стол с резьбой в виде листьев и фруктов, книги, фотоальбомы и несколько фотографий в рамках. Она не поставила их, как было тогда принято, на стол, а развесила по стенам — мрачный снимок «Паданарама», вероятно сделанный в пасмурный день, несколько портретов Свонни, свадебное фото моих родителей, студийный портрет молодой Асты с именем копенгагенского фотографа в правом нижнем углу. В левом углу Аста, как поп-звезда, поставила свой автограф.
Свонни уже проверила письменный стол Асты, точнее, стол, за которым та писала. Если писала, конечно. В выдвижных ящиках обнаружилась писчая бумага, конверты, чистые тетради и огромное количество дешевых авторучек. Свонни говорила, что тогда у нее, конечно же, не возникло и мысли о существовании дневников. Она не подозревала, что толстая переплетенная тетрадь в верхнем ящике стола — последний дневник Асты, который она забросила несколько лет назад, сделав последнюю запись 9 сентября 1967 года. И только спустя много времени Свонни осознала, что 9 сентября 1967 года — день после похорон Гарри Дюка.
Естественно, Свонни заглянула в тетрадь. Ей было мучительно стыдно, но она тщательно изучала все, что попадалось. Записи оказались на датском языке, который она знала, но не стала их читать, когда увидела даты — 1966 и 1967 годы. За несколько лет до этого умерла родственница Торбена. После нее остался дневник, который она вела в 1913 году, когда жила с мужем в Санкт-Петербурге. Тот служил в Северной телеграфной компании, и они год жили в России. Когда Торбен услышал о существовании дневника, он возлагал на него большие надежды и в конце концов ухитрился заполучить. Он надеялся увидеть в дневнике картины предреволюционной жизни с захватывающими политическими и социальными комментариями. Но дневник оказался сугубо личным — прозаические записи молодой женщины о помолвке, приемах, купленной одежде, ежедневные описания погоды. Свонни вспомнила об этом, когда держала в руках последний дневник матери. Она прочитала об ужасном урагане, о дереве, которое упало в соседнем саду, и положила тетрадь обратно в стол.
