Она выдернула из блокнота тоненькую ручку и ждала, дыша грудью. Единственным ответом ей было бурканье, пригодное для всех случаев жизни. Оно могло означать «угу», или «не-а», или просто выражать его мнение о дамах-репортерах, но ясно было, других слов от этого известного наездника она не услышит. Устав дожидаться их, она обратилась к Джорджу, который как раз подошел с очередными напитками.
— Мистер Флетчер, — гаркнула она, — Я слышала, это мистер Джексон научил вас всему, что вы знаете о родео. Так ли это?
— Да, мэм, — вежливо ответил Джордж. — И это заняло не больше минуты.
Зрители засмеялись, а Сандаун вторично буркнул. Я увидел, что часть публики направилась к нам от стола и там образовался просвет. Я допил бокал и, пока мои новые друзья любезничали с газетчицей, решил уступить очередному бесшабашному порыву — из тех, что возникали у меня после каждой порции спиртного. Я покажу им, что южанам тоже присущ спортивный дух, если не трезвая оценка шансов.
— Прошу меня простить.
Я поклонился и подошел к столу. Затылку моему стало жарко от устремленных на него взглядов, но я держал марку. Я залез под рубашку и извлек из пояса с деньгами купюру — холодно и невозмутимо, как матерый игрок. Настолько холодно и невозмутимо, что даже не поинтересовался ее достоинством.
— Буду признателен, — объявил я, — если вы поставите это на Джонатана Спейна.
— Джонатана ко-кого? — переспросил человек за столом и продолжал, моргая, смотреть на положенную перед ним купюру.
— С-П-ЕЙ-Н, — раздельно повторил я.
Он взял деньги, записал имя и мелом на доске сумму. Сто долларов. Я прошел обратно через весь вагон с маленькой распиской, выданной взамен моих ста долларов. Джордж и Сандаун уставились на меня, как и вся чванливая разогретая компания, круглыми глазами. Я пожал плечами и сунул расписку в карман.
Джордж с одобрением воспринял мою дерзкую выходку.
— Ей-богу, Нашвилл. — Он хлопнул меня по спине. — Мне нравится, что ты не теряешься. Мой папа говорил: если надумал съесть арбуз, съешь арбуз.
Но я понимал, что совершил глупость, поставив все деньги на себя. С другой стороны, она вполне сочеталась с прочей глупостью в этом частном вагоне. Оконные занавески с золотой каймой там, где нет никаких окон, — не глупость? Большой письменный стол у стены и глубокое кожаное кресло перед ним — не глупость? Бокалы на высоких ножках, шатающиеся и звякающие от качки вагона на захолустной железной дороге в полуобжитом еще краю, — не напыщенная ли глупость? Всё тут, от богатых украшений до безудержного панибратства, — вахлацкий шик, типичные янки. Кто я такой, чтобы портить им обедню?
