Память у него была феноменальная. Врачебная эрудиция огромная. Он выступал в роли врача всех специальностей, в том числе был замечательным хирургом, акушером и гинекологом. Прием родов и операции он делал в любых условиях. Люди на него, что называется, молились, несмотря на то, что внешне вел он себя резко и даже грубо. Его губастое лицо кажется никогда не улыбалось. Таких толстых губ я ни у кого больше не видел, кроме негров. Губастые люди, как правило, веселы и улыбчивы. Грибанов же, даже шутил не улыбаясь.
Юношу положили в бричку. Туда же села, осторожно придерживая его голову и медицинская сестра. Грибанов крикнул: "Прямо в операционную!" и пошел в больницу. Пошел и я в ту же сторону - в училище. Проходя мимо больницы, видел, как во дворе юношу перекладывали с брички на носилки.
Когда я вошел в класс, занятия уже шли. На мою просьбу разрешить сесть, учитель ответил вопросом: "А разве вы не читали приказ директора?"
- Нет, не читал!
- Тогда подойдите и прочтите. Овывешен на доске в коридоре.
Я подошел к доске и прочел: "Реалиста, крестьянского сына, Григоренко Петра Григорьевича исключить из училища за хулиганскую драку с применением камней и кирпичей". Это был удар. Крушение мечты. Но странно, этот страшный удар скользнул поверх моего сознания. Видимо оно было очень перегружено позавчерашними расстрелами, вчерашней дракой и сегодняшним убийством и уже ничего не воспринимало. Но я все же понял, что это еще один удар Павки Сластёнова.
Раннее мое возвращение удивило. Только что возвратившийся из камышей дядя Александр удивленно спросил: "Чому так рано?" - Меня исключили. - Я рассказал за что. Дядя возмутился: "Я сам схожу до директора". Но мне это не улыбалось: "Вам туда нельзя ходить". - "Ну, тогда попрошу батюшку".
Однако не помогло и вмешательство о. Владимира. Директор сказал, что это сделано по распоряжению комендатуры, которой откуда-то стало известно, что один из реалистов вступился за "жиденка". Директор пообещал восстановить после того, как дело немного забудется. Он и выполнил свое обещание, но только почти через полгода и при том, когда махновцы изгнали белых из наших мест. Это было похоже больше на акт самозащиты, чем на выполнение ранее данного обещания. Всем было известно, что старший мой брат служит не то у Махно, не то у красных (тогда между теми и другими разницы не делали). Но учеба после этого уже не шла. Реалисты, сплошь симпатизировавшие белым, относились ко мне со смешанным чувством страха и ненависти. Я чувствовал всеми фибрами души враждебность среды и быть в ней мне не хотелось.
