— Отчего у тебя на шее оберег лягушка?
Я ему сказала с обидой:
— Мне при рождении дали имя Лягушка. Самое плохое из звериных имен. Зато отец назвал Ифри. Это имя великой богини.
Мудрый Дед строго сказал, погрозив мне копьем:
— Лягушка самое священное имя. Она повелительница болот, помощница и госпожа нашего племени. Лучше имени Лягушка только имя Уж. Так нашего вождя зовут.
А небо уже стало серым, и птицы запели в ожидании утренней зари. Болотные послы и Быстрая Птица стали подгребать в огонь охапки снегоцвета. Наши люди так устали за бессонную ночь, что дремали у костра. Вдруг Мудрый Дед пихнул меня и говорит:
— А ты, Лягушка, уходи с праздника. Ты черная, а снегоцвет белый. Он тебя не хочет, чудес не сделает.
Я ему отвечала:
— Ты чего за снегоцвет говоришь и меня гонишь? Сам сказал, что у меня имя священное, лягушиное!
Он поднял с земли палку и пригрозил:
— Наш праздник. Кого хочу того и гоню. Лягушка тоже наша. Нам и решать кому она священная, а кому нет. Уходи отсюда, а не то палкой уму научу. Ты иди порадуй твоего серого зверя, которого ты Собакой зовешь. Он небось побегать хочет. Тебя бы так привязать, так ты небось уже давно веревку перегрызла бы.
Мой пес и правда истосковался сидеть на привязи. Я его всегда по утрам отпускала побегать. Я отвязала его, он пригнул голову и быстрее зайца ринулся вниз по склону горы. Видно по отцову следу шел. Я подумала, что он приведет меня в болотную деревню.
А он вдруг остановился, замер, а потом сорвался с тропы в болотное криволесье и исчез за деревьями. Будто гнался за кем-то, будто болотный туман свел его с ума. Тихо было в сыром лесу, как в той подземной стране безмолвных теней, о которой рассказывал отец. Ведь в болоте умирают даже звук шагов и эхо. Там страшно. Я кричала моему псу, чтобы он вернулся. Но он не пришел, он позвал меня горестным воем. Я побежала на его голос и издали увидела человека, пригвожденного к дереву и истекающего кровью. Отец говорил, что собаки плачут над умирающим хозяином. Но ведь мой отец был послан для переговоров. Послов нельзя убивать!
Теперь знаю, что можно — все. В ребра моего отца был вонзен длинный костяной нож с резной рукояткой в виде рачьего хвоста. Отец был еще жив и увидев меня, прошептал:
— Я видел серебряный и золотой знак, образ Лиса-Охотника. Найди его. Is fecit cui prodest…
Я думала, что он лишился разума от боли, и выдернула нож из раны, чтобы кровь вытекла из тела и прервались его мучения. Что означали последние слова моего отца? Я не должна была забыть их. Нож убийцы был у меня в руке, а рядом росла береза. На обрывке бересты я вырезала:
