— Ты чего так всполошился? Я ведь не взрывчатку у тебя прошу.
— Леха, сынок, да откуда взять-то их? Сам знаешь, на пенсию мою ничтожную да на зарплату ее и тянем. Концы с концами еле сводим!
Сынок! Вот видишь — сынок! Значит, у него деньги наверняка есть.
Посидел я молча, посмотрел на него, и чем дольше смотрел я на него, тем сильнее начинал он ерзать, и, кабы помолчал я еще немножко, он бы обязательно стал косяка бросать в тот угол, где у него монеты заныканы. Но чего-то расхотелось мне из него деньжата вынимать, уж очень он мне противный был.
— Убить бы тебя хорошо, — сказал я и стал собираться.
На выходе я им сказал:
— Запомните накрепко, это для вашей же собственной пользы будет: если придут меня спрашивать, кто бы ни пришел, говорите всем одно: уехал Дедушкин в Сибирь, в город Абакан. Завербовался и уехал. Там, мол, дефицит в таких специалистах.
В кафе «Националь» был праздник. Для меня там, во всяком случае, всегда праздник, когда в кармане звякает монета. Там светло, беззаботно и весело, и я никак не мог поверить, будто еще несколько часов назад я валялся на нарах КПЗ и снились мне кошмары про моего безумного деда, изгоняющего бесов. И делил пайку на три части, оставляя на ужин два куска сахара, когда сейчас — за десять минут мне могут наворотить на стол столько, что и взвод конвойных солдат не умял бы. Что ни говори, а в жизни фартового человека все меняется, как на войне.
В дверях меня встретила официантка Надька и приветственно помахала мне рукой, указывая глазами на свой столик в глубине зала. Официантки в этом кафе меня знают и любят, я в их глазах фигура интересная и загадочная. Дело в том, что несколько лет назад мне довелось махнуть один чемодан, в котором я нашел медаль лауреата Госпремии. Я для этой медали специально купил у фарцовщика Фимы Какашки темно-синий ремптериленовый костюм — медаль смотрелась на лацкане изумительно. И время от времени надевал ее.
Должен сказать, что медаль эта не раз наводила меня на размышления о глупости рода человеческого. Я хорошо запомнил этого профессора кислых щей, у которого я увел ее. Совсем ничтожный человечишка — будто какие-то колдуны из сказки поймали его в детстве и затормозили во всех отношениях, кроме той алхимии, в которой он стал наипервейшим мудрецом. Тоже урод вроде меня, но сколько ему от всех внимания, сколько почету! А ведь во всех сферах, кроме его алхимии, я человек-то много больше его. И, несмотря на мои восемь классов, я книг и журналов читал больше его, а школу получил такую, что он в своих аспирантурах и слыхом не слыхал. Оба мы с ним специалисты очень узкого профиля, и еще неизвестно, от кого потерпевшим вреда больше — от меня или его опытов. Но у него медаль, а у меня пять судимостей, награды неодинаковые, вот я и ходил в «Националь» с его побрякушкой. А когда я добавлял к ней свои чаевые, так для официанток я был главнее Ньютона.
