- Что же ты скажешь на это? - спросила ее Олимпиада Игнатьевна.
- Да я не знаю его, я никогда не говорила с ним двух слов… - сказала Наташа.
- Так что ж? Наговоришься после, мой друг…
- О нет, маменька! - вскрикнула Наташа. - Я не могу любить этого человека, я не знаю его. Маменька! я должна теперь высказать вам все… Вы не захотите моего несчастья.
Вы поймете меня…
Наташа, рыдая, бросилась на грудь к Олимпиаде Игнатьевне и произнесла:
- Я люблю Григорья Алексеича, я никогда не пойду ни за кого на свете, кроме его.
- Так ты решишься выйти замуж без моего благословения и согласия?
- Он также любит меня, - продолжала Наташа, - он хотел говорить с вами… Вы благословите нас?
- С этой минуты нога его не будет на пороге моего дома, - произнесла Олимпиада
Игнатьевна решительно, - потому что с этой минуты ты невеста Захара Михайлыча.
Понимаешь?..
- Нет, - сказала Наташа еще с большею решительностью и силою, - я никогда не буду его невестою…
Олимпиада Игнатьевна посмотрела на Наташу, как будто желая удостовериться, не помешалась ли она.
- Наташа! Наташа! что это значит! Ты хочешь убить меня? Наташа!
- Что же вам угодно от меня? - спросила Наташа, совершенно потерянная.
- Как! и ты еще спрашиваешь, что мне угодно?.. Я хочу, чтобы ты повиновалась мне! я больше ничего не хочу, больше ничего от тебя не требую…
- Маменька, простите меня. Я не могу, это не в моей власти. - Наташа бросилась к ногам матери.
- Прочь от меня, неблагодарная! Ты убила меня! - закричала Олимпиада
Игнатьевна, шатаясь…
Олимпиада Игнатьевна была, точно, убита. Она не выходила целый день из своей спальни и ни с кем не говорила, а только стонала, охала и обращала от времени до времени, качая головой, слезящие очи свои на темные лики божиих угодников, к которым всегда прибегала она и в минуту радости, и в минуту горя. Двадцать лет Олимпиада
Игнатьевна постоянно употребляла все средства, все усилия, чтобы искоренить, уничтожить в дочери самостоятельность и волю, чтобы сделать из нее автомата, которого она могла бы приводить в движение только по собственному желанию; в продолжение двадцати лет внушала она ей безусловную покорность, смирение, безответность, благоговение перед старшими и все возможные христианские добродетели; в продолжение двадцати лет она носила в груди своей утешительную мысль, что вполне достигла своей цели и что ее Наташа самая нравственная, самая примерная, самая безответная, нежная и послушная из дочерей, - и вдруг так страшно разувериться во всем этом, и вдруг увидеть тщету своих двадцатилетних усилий!..
