Но наедине с дочерью Олимпиада Игнатьевна давала ей другого рода наставления.
- Ты, пожалуйста, Наташа, - говорила она, - не очень слушай то, что тебе рассказывает и нашептывает Григорий Алексеич, не верь всему, что там написано, в этих книгах, которые он тебе читает.
А вот что Григорий Алексеич нашептывал Наташе:
- Если бы вы знали, как я теперь счастлив! А была минута, когда я хотел бежать отсюда, бежать от вас…
- Зачем же бежать? - перебила Наташа с недоумением.
- Я сомневался во всех и во всем - я сомневался в самом себе, я сомневался в вас. Я думал, что вы не любите меня.
- Неужели вы думали это? - спросила Наташа, - я могла думать, я… но это совсем другое. И до сих пор… Скажите мне, бога ради, за что вы меня любите?.. Я и до сих пор не понимаю этого!
- Вы не знаете самое себя, - говорил Григорий Алексеич, с восторгом смотря на нее, - за что? вы дали смысл и содержание моей жизни. Ваш взгляд, ваше слово, одно присутствие ваше разливает святое чувство в груди моей. Вы еще не знаете, насколько вы выше этих людей, среди которых родились и живете. Посмотрите хорошенько вокруг себя, на самых близких родных своих, на их образ жизни, на их дикие, нелепые предрассудки. Есть ли у вас что-нибудь общее с ними? Вы, верно, оставите их без сожаления?
- Если мне придется когда-нибудь оставить их, - отвечала она, - я, конечно, не буду жалеть никого, кроме маменьки…
- Я понимаю, что вы привязаны к ней по привычке; но послушайте, я должен прямо сказать вам все, я должен быть откровенен с вами: вы не можете любить ее искренно, и если думаете, что ее любите, - вы обманываете самое себя.
- Что это вы говорите? - с ужасом сказала Наташа. - Она - моя мать! Я знаю, что у нее доброе сердце и она очень любит меня. Как же мне не любить ее?
- Да, она любит вас до той минуты, покуда вы молчаливо и безусловно будете во всем покоряться ее требованиям, но если вы хоть раз вздумаете обнаружить перед ней собственную волю, которая будет противоречить ее воле, тогда эта любящая мать с добрым сердцем явится перед вами в настоящем свете… Она без жалости подавит вас своею материнскою властию, она не позволит вам дохнуть свободно, прикинется еще вдобавок притесненною, будет стонать, охать и всем жаловаться на вас. И никто не примет вашу сторону, все будут за нее… Между ею и вами не может существовать никакой откровенности, никакой симпатии. Вы должны, напротив, скрываться от нее, казаться перед ней не тем, чем вы есть, приносить ей ежеминутные жертвы и для собственного спокойствия поступать по ее желанию против своих убеждений, против своей совести…
