18. А ведь он же еще укорял меня нищетою - между тем как любой философ сам бы рад хвалиться столь лестным преступлением! Воистину, бедность издревле обретается служанкою в обители философии: скромная, смиренная, довольная малым, взыскующая хвалы, стерегущая от роскошества, безразличная к внешности, в обиходе простая, в совете благоразумная, никогда ни в ком не распалила она гордыни, не разнежила разврата, не ожесточила тиранства, и не хочет она ни чревоугодия, ни похоти, да и невозможно ей сего хотеть, ибо эти и прочие пороки обычно кормятся от богатства. Право же, если припомнишь ты злейших лиходеев, какие бывали на памяти человеческой, то не отыщешь среди них ни единого бедняка, и напротив, среди достославнейших мужей нелегко найти подлинного богача - у всех, кого мы ныне потому или посему хвалим и славим, у всех у них от колыбели кормилицей и пестуньей была бедность! Именно бедность, как я утверждаю, явилась древле зиждительницей всех государств и первонаставницей всех искусств - скудна грехами, изобильна почетом, непрестанно и неустанно хвалима она от всех народов. Сия бедность у греков в Аристиде праведна, в Фокионе милосердна, в Эпаминонде отважна, в Сократе мудра, в Гомере сладкогласна; сия бедность в римском народе была первоначальницею державы его, по каковой причине доселе для жертвоприношений бессмертным богам употребляются глиняный горшок и глиняный черпак. Когда бы воссели тут судьями Гай Фабриций, и Гней Сципион, и Маний Курий, дочери коих по бедности получили приданое в дар от сограждан и принесли мужьям своим славу из отчего дома, а деньги из государственной казны; когда бы воссели тут Публикола, ниспровергатель царей, и Агриппа, умиротворитель народа, коим похороны римский народ устраивал в складчину по полушке - до того оба они были неимущи, когда бы воссел тут Атилий Регул, землица которого, опять же по скудости его средств, возделывалась за казенный счет; итак, когда бы все эти древние вельможи, все эти консуляры, и цензоры, и триумфаторы хоть на краткий день были бы отпущены сюда послушать наше разбирательство,- скажи, неужто ты дерзнул бы пред лицом стольких нищих консулов попрекать нищетою философа?
19. Впрочем, может быть, именно Клавдий Максим кажется тебе подходящим слушателем насмешек твоих над бедностью, потому что ему повезло получить большое и выгодное наследство, не так ли? Ошибаешься, Эмилиан! Сколь погряз ты в пустопорожнем заблуждении твоем, ежели меришь душу его милостью фортуны, а не строгостью философии, ежели мнишь, будто муж столь суровых правил и со столь долгим опытом военной службы не более дружелюбен к воздержной умеренности, чем к изнеженному роскошеству, будто не судит он о богатстве, как о рубахе - не по длине, а по удобству, ибо в богатстве, коль не пользоваться им для дела, но лишь таскать его за собою, можно путаться и спотыкаться точно так же, как в долгополой одеже. Да и то сказать: едва все, что потребно для жизни, выплескивается за край разумной меры, как тотчас из выгоды становится бременем. Потому-то избыточные богатства наподобие огромных и несуразных кормил скорее утопят, чем направят, ибо от громадности их нет пользы, а от чрезмерности - один только вред. Право же, я сам вижу, что даже среди многоимущих более всего похвал стяжают те, которые живут скромно, в обиходе воздержны, в расходах неприметны и великие свои богатства напоказ не выставляют, но распоряжаются ими безо всякой спеси, так что видимою непритязательностью сходствуют с бедняками. Уж если сами богачи в доказательство смиренномудрия своего силятся явить вид и образ бедности, то с чего бы нам, малым людям, стыдиться, что бедны мы не напоказ, а взаправду?
