Это случилось на другой же день, в воскресенье…
С утра не было заметно никаких особенных признаков предстоящей катастрофы в обычно мирном гнездышке посреди коричневых стен.
Утром воспитанницы по раз установленному обычаю праздничных дней поднялись в семь с половиной часов и вместо будничной уборки после чая с воскресными калачами отправились на спевку.
В десять они были уже в церкви. Богаделенская церковь находилась в десяти минутах ходьбы от здания приюта. Певчие под предводительством Фимочки и второго регента красавицы старшеотделенки Маруси Крымцевой прошли на клиросы… Непевчих, преимущественно стрижек, тетя Леля провела на хоры, где вдали от приходящей публики уже стояли старушки богаделенки… Под непрерывный шепот молитв, оханья и кряхтенья этих старушек Дуня Прохорова, стоя подле Дорушки, истово крестилась и клала земные поклоны по-крестьянски, как ее учила с детства бабушка Маремьяна.
Рядом молилась Дорушка… Без размашистых жестов и глубоких поклонов, девочка была вся — олицетворенная молитва. Она, казалось, не следила за ходом службы. И когда отец Модест, настоятель богаделенской церкви, он же законоучитель и духовник приюта, удивительно красивый в своей блестящей ризе, выходил на амвон с обращением к молящимся, Дорушка, казалось, ничего не видела и не слыхала, погруженная в свой молитвенный экстаз. Она молилась сама по себе, без молитв и вздохов, истово и горячо, по-детски, с какой-то отчаянной силой.
И зараженная ее примером Дуня тоже стала молиться «по-своему»… Прочтя «Отче наш» и «Богородицу», прочтя «Верую» и сказав про себя несколько раз недавно выученный тропарь Благовещения, девочка тихонько подтолкнула локтем соседку.
— Дорушка, о чем еще молиться?
Та точно проснулась. Перевела на нее невидящие глаза и зашептала:
— Молись, молись, Дунюшка! За всех молись, за начальницу-благодетельницу, за тетю Лелю — ангельчика нашего, за Павлу Артемьевну.
— За Пашку не надо, она злая, — шепнула Дуня.
— Надо! Надо! Что ты? Очнись! — зашептала с каким-то мистическим ужасом Дорушка. — За злых молиться еще больше надо. Помнишь боженьку-Христа? Он за врагов молился на кресте… Батюшка в проповеди сказывал.
И опять отвернувшись от Дуни, поднимала влажные глаза к иконостасу и шептала что-то детскими губками.
После службы батюшка отец Модест говорил проповедь.
«Все тайное да будет явно» — вот что легло основною мыслью в эту проповедь.
— Все, что ни делается тайного, злого, нечистого в мире, — говорил между прочим батюшка, — все будет явно, все узнается, выплывет рано или поздно наружу. Остерегайтесь же зла, сторонитесь дурных поступков, знайте, что все дурное идет от дьявола, этого прелестника рода человеческого… Он злой гений всего живущего, он сеет разруху, ненависть, гнев, зависть, преступление. Берегитесь этого врага. Велика сила его…
