— Чего ты? — удивленно, не разжимая губ, сквозь зубы роняет Дорушка, чтобы не быть услышанной законоучителем.
— Дорушка… Родненькая… Вспомнилось мне, как ты давеча… у Пашки в горнице… Ах, Дору…
— Не разговаривать! — мгновенно обрывает Дунин шепот голос отца Модеста.
— Кто там шепчется? Нельзя на уроке говорить. Дуня Прохорова! Стыдно! Лучше бы урок хорошенько слушала! — стыдит ее батюшка.
Вся малиновая, как вишня, Дуня сконфуженно ерзает на скамье.
Батюшка хмурится. Не выносит отец Модест невнимания в классной.
— А ну-ка, умела развлекаться, умей и ответ держать, — говорит он еще строже, окидывая внимательным зорким оком тщедушную фигурку Дуни. — Расскажи-ка, что слышала здесь о Каине, убившем Авеля? А?
Еще пуще краснеет Дуня. Слышала она многое: и как жертву приносили оба брата богу, и как взвился голубоватый дымок к небу от Авелевой жертвы, и как стлался по земле Каинова приношения дым. И как озлобился Каин на брата, как завистью наполнилось его сердце, как заманил он Авеля и убил.
Все это прочно запало в детскую головку, все это отлично запомнила Дуня. А рассказать не сможет, не сумеет… Не связать ей двух слов.
— Ну, как звали одного брата? — помогает ей вопросом батюшка.
Молчит Дуня.
— Ну, другого помнишь, может?
Тоже молчит.
— Кто помнит? — обращается к сорока девочкам батюшка. — Подними руку!
Два десятка ручонок маленьких, худеньких и красных с неизбежными пятнами чернил (стрижки пишут уже буквы и склады у Елены Дмитриевны на ее уроках грамоты) поднимаются над головами.
— Ну ты, Соня Кузьменко, скажи! — обратился батюшка к худенькой желтолицей скуластой девочке лет десяти, самой толковой и восприимчивой на научные предметы, особенно на Закон Божий.
Соня Кузьменко встала и высоким пискливым голоском отчетливо, ясно и толково рассказала историю Каина и Авеля.
— Хорошо, — похвалил ее батюшка, — умница! Садись! — и он кивнул головой Соне.
Отметок приюткам не ставили, экзаменов в конце года здесь не было, как в городских школах. N-ский приют считался ремесленным заведением, и на научные предметы здесь не обращали такого внимания, как на ремесла.
Правда, с некоторыми девочками, отличавшимися особой толковостью и способностями к ученью, занимались усиленнее, нежели с остальными, и по окончании воспитания в приюте их переводили в школу учительниц. Но таковых было немного. Способность к рукоделиям наблюдалась больше среди питомиц ремесленного приюта, нежели влечение к научным предметам.
