Лондонские поля | страница 47



была обманчивой, но непредсказуемо. Кроме того, она обладала фигурой, исполненной женственной силы и красоты, за исключением ног (которые были толстыми и которые она прятала до самого решающего мгновения. Эти ноги были проклятием всей ее жизни). То, что ты делала с этими знаменитостями, происходило не по твоей вине. Здесь действовали иные правила. Тебя уносило потоком. И когда все заканчивалось (а обычно все заканчивалось быстро), ты, вопреки естеству, оставалась наедине со своими альбомами фотографий и газетных вырезок, своими стихотворениями и железнодорожными билетами, своими воспоминаниями и сновидениями, своими телефонными звонками его жене и детям, своими письмами редакторам всех бульварных газет.

Кит познакомился с Энэлайз на улице. Она подошла к нему и спросила, театральным своим, чуть хрипловатым голосом, не Рик ли он Пурист с телевидения — Рик Пурист, ведущий известной телевикторины. Кит колебался. Так мог колебаться какой-нибудь средневековый отшельник, когда через сочащийся влагой лес к его хижине пробирались ходатаи от бедноты и вопрошали, не император ли он Фредерик, не Болдуин ли IX, граф Фландрии, восставший из мертвых и явившийся, чтобы спасти их, оказать помощь в тяжкие времена, избавить от горестей. И вот отшельник, оглядывая свои лохмотья, должно быть, недоумевал: император я или не император? А ведь это было бы забавно, во всяком случае на какое-то время! Но с другой стороны… Кит присмотрелся к ее вздымающейся груди и доверился инстинкту. Он признал, что так оно и есть: он — Рик Пурист, ведущий телевикторины. Таким образом, фонема, открывшая их отношения, задавшая этим отношениям тон — его невнятное утвердительное мычание, — была откровенной ложью. Он принял приглашение на чаепитие в ее однокомнатной квартирке в Уэст-Хэмпстеде. Кит потягивал херес, пока она показывала ему свои достопамятности, оставшиеся от великих людей, и толковала о главенстве человеческой души. Двадцатью пятью минутами позже, когда Кит тяжело влез в брюки и направился к двери, он оглянулся на диван-кровать в полной уверенности, что никогда больше не встретится с Энэлайз. Но однажды ночью, спустя месяц или два, его вдруг одолели печаль и нежность, так что в три часа утра он позвонил ей из «Черного Креста». Она прочла стихотворение, которое посвятила ему. Так или иначе, Кит снова отправился к ней. Месяц спустя он развернул свой таблоид и обнаружил в ней статью под названием «ВОРОВАННЫЕ НОЧИ С ТЕЛЕВЕДУЩИМ РИКОМ». Наличествовала фотография Энэлайз — она, в своем платье до пят, вдыхала аромат цветка, сорванного с городской клумбы. Наличествовала и другая ее фотография — без цветка и без известного платья (обрезанная на уровне колен). Наличествовала также фотография озадаченного Рика Пуриста: он и в самом деле немного смахивал на Кита. Бесстрастный же шрифт статьи поведал Киту, что он «очень романтичен», что он «фантастический любовник», который к тому же «создан для любви». Рик Пурист все это отрицал. Трейси, жена Рика, его поддерживала. Нет слов, чтобы описать воодушевление, испытанное Китом. Он купил тридцать экземпляров газеты и уже готов был засыпать ими весь «Черный Крест», но как раз вовремя сообразил, что это было бы неверной реакцией на доставшийся ему ломоть удачи, действительно небывалой. Тем не менее, возбужденный донельзя, Кит навестил Энэлайз на той же неделе. К тому времени она знала — и это стоило ей немалых затрат и замешательства (а может, затраты и замешательство достались издателям газеты), — что Кит совсем не Рик Пурист. Однако обо всем забыла, все простила и придумала для него новые обличья: Кит — перекати-поле, Кит — человек без имени; крестословицу прозвищ — Протей и Пимпернель. Кит здесь мало что понял, но ему, конечно, все понравилось. Никогда прежде его ненадежность и бессердечное пренебрежение чужими чувствами не воспринимались и не восхвалялись как самая суть его привлекательности.