– Пристало отослать брата нашего к месту последнего упокоения с должным благословением и любовью Христа, Господа нашего. Бедный, бедный Теодор Стрит принял смерть жестокую и бессмысленную на улицах кишащего грехом города. Кровь его хлынула в те же канавы, что денно и нощно уносят прочь нашу грязь и мочу. Да! Братья и сестры, Теодор Стрит – не более чем неоновый знак на дороге жизни: прежде чем перейти улицу, он посмотрел, возможно, налево, посмотрел и направо, но, подобно столь многим из нас, вверх взглянуть не сподобился. Он – знак нам: в любую секунду – в любую секунду, я говорю! – все земное может обратиться в прах и тлен. Вот едете вы себе на машине, а в следующую минуту голова ваша вон где, а тело – вон где! – Один из детей Теда взвизгнул, оба уткнулись в юбку матери. Стейдж растопырил сосиски-пальцы и оперся ими о край пюпитра. – Теодор Стрит был учителем, и он продолжает учить нас даже сейчас. Он учит нас тому, что жизнь преходяща, и лучше бы нам уладить все свои дела честь честью. Книга пророка Исайи, глава 38, стих 1, гласит: «Сделай завещание для дома твоего, ибо ты умрешь, не выздоровеешь». Сколько истины в этих словах! Вот хоть Теодора Стрита спросите, он подтвердит. Под занавес должен сознаться, что я не имел чести лично знать мистера Стрита. Зато Иисус знал его!
– Аминь! – громыхнул хор.
– Да, Господь Наш знал мистера Стрита, а теперь знает его еще ближе, хотя нам и неведомо, добрался ли он до дома Божьего целиком. Возможно, голова оказалась там раньше, так что ей пришлось дожидаться всего остального, но это как раз не важно: ведь обе части двинулись дальше. Что до Теодора Стрита при жизни, позвольте мне представить главу… простите, заведующего кафедрой, на которой преподавал покойный. Профессор Орвилл Орсон.
Орвилл Орсон, с виду – жирный боров, иначе и не скажешь, – был специалистом по Джойсу, которого всей душой презирал (он посвятил свою карьеру тому, чтобы выставить великого прозаика посредственным, пусть и пронырливым писакой). Независимо от погоды, Орсон носил подтяжки, которые называл «помочами», и льняные костюмы в полоску. Льняной костюм, заметно измявшийся на жаре, был на нем и сейчас. Орсон встал (сидел он в третьем ряду) и зашагал к алтарю. Его потная, мясистая ладонь втиснулась в потную, мясистую ладонь Стейджа; пюпитр перевернулся. Шея и лоб Орсона блестели от испарины, но ему было не привыкать; он то и дело утирался платком, не создавая при том ощущения нервозности или неловкости.
