И ложку в мойку медленно кладёт,
и выключает газ, и об передник
Трёт руки. Вот супруг её идёт,
за ним плетётся маленький наследник.
Они садятся за кухонный стол
и смотрят друг на друга – как спириты.
Супруг достал графинчик, выпил сто,
и добротой глаза его залиты.
***
Одиночество. Ночь жутка.
И тоска зелёным-зелёна.
Лишь яичницы два желтка
На меня глядят изумлённо.
Хлеб делю с тишиной. Вино –
С тенью собственной. Опустели
Шалаши мои так давно,
Что не спится уже в постели.
***
Память утюжит морщины былых неудач,
Лето за городом.
Виден пейзаж приставучий.
Несколько чучел с жестянками где-то у дач
Бесят ворон произволом
тревожных созвучий.
Крыши хибар – черепица, солома, доска.
Всё здесь заброшено с виду,
безлюдно, дремуче.
Транспорт проедет случайный,
возьмёт ходока,
И из кабины раскатится: Besame mucho…
***
Провинциальное уменье – не на виду,
не на слуху –
Стихов, как рыбок, наловить –
и ввечеру варить уху.
Пить чай в гостях и что покрепче,
плести из строчек макраме –
На лук смотреть, который репчат.
И поутру – ни «бе», ни «ме»
О вечере. Бродить вокзальным
перроном – слушать стук колёс.
И радоваться тихой жизни
по-настоящему, до слёз.
И возвращаться… Возвращаться,
скажу я вам, всегда легко…
Провинциальное уменье –
жить от столицы далеко.
***
Были крещендо и тутти,
сказка стучалась в висок –
Кукла наследника Тутти или циркачка Суок –
В снах никогда не известно,
ночь до того нежна –
То ли ещё невеста, то ли уже жена.
Чтобы не плакать горько, ты отводи глаза
В сторону. Ночь и койка. Это – весна. Гроза.
Чтобы не плакать сладко –
лучше не спать совсем.
Счастье так стелет гладко –
только везёт не всем…
***
Обычный день. Всё валится из рук.
В обвале Интернет с утра. И дома
На удивленье не извлечь искру
Из спички. И какая-то истома.
И в кране нет воды. Стоит жара.
Напиться из ведра воды стоявшей.
Наверно, это день, когда пора
Задуматься о жизни настоящей.
***
Находит память некий закуток
в осенний день и светит, будто лампа –
Там девушка в заплаканный платок
ревёт, не без усердья и таланта,
И заикаясь, что-то объяснить
пытается, горячим лбом уткнувшись
Мне в грудь, что и вольфрамовая нить
внимает ей, ничуть не шелохнувшись.
Но я не слышу – только шум в ушах,
как будто в метре от аэропорта.
И вот она не плачет, сделав шаг назад,
и просит денег для аборта…
