Литература
Драгоценные нити
СОРОКОВИНЫ
Владимир ХАРИТОНОВ (1940–2010) – переводчик от Бога (Стерн, Филдинг, Томас Вулф, Беллоу, Набоков), чудо-редактор, въедливый комментатор классики. Эпизодически – эссеист, да такой, что Алексей Зверев, работавший тогда в «Вопросах литературы», на моих глазах отчитывал за порыв неофитского ригоризма юную практикантку (уж не Татьяну ли Бек?), посягнувшую на Володины архаические красоты: «Что вы, что вы, голубушка, Харитонова нельзя трогать – у него стиль!» Переполошившись так, будто правили текст не его одногруппника по филфаку МГУ, а по меньшей мере какого-нибудь академика Дживелегова.
Но вот случай, когда к профессиональным заслугам достоинство человека не сводится. Когда жизнь словно берёт реванш у отражений жизни. И человек не вмещается ни в какие определения человека. Глупо ведь сказать о нашем ровеснике Приёмыхове, что он «актёр», хотя актёр-то он лучший в своём поколении. И ещё один «наш человек» Шемякин – не просто и не только художник.
Пока не требует поэта к священной жертве Аполлон… Мой любимый тезис. Харитонов вторгся в мой мир как самое весомое, самое убедительное его опровержение. Он был гений – всегда уместного слова и жеста, проникнутого взрывным юмором, властного обаяния. Умевший одним словом или поднятием брови извлечь анекдотический корень из любой ситуации. Могший и без каких-либо хохм незаметным претворением обыденности в новеллу зажечь любую компанию. Да так, что мы посреди пира устремлялись вдруг на Ваганьково чокаться с памятником Высоцкому, или неслись в Питер любоваться белыми ночами, или торили по карте дорогу в Ферапонтово.
Шестидесятниками у нас считаются воспеватели Лонжюмо и Казанского университета, да ещё псевдофилософы, метавшиеся от зияющих высот к катастройке, а то и вовсе сводившие счёты с жизнью, потому что, сверившись с любимой марксовой догмой, разуверялись в советской власти.
А реальными-то шестидесятниками были мы, поступившие в шестидесятом во студенты, только-только проводив Пастернака до гроба. То бишь распрощавшись с иллюзиями, которыми не успели обзавестись. Дети «оттепели», измлада равнодушные к любой власти, и кнуту её, и прянику. Искавшие роста сил в любви, дружбе, жадном поглощении шедевров, нами же назначаемых в таковые в итоге запойного чтения. Изрядно притомившись в предшествующие десятилетия, власть тогда ослабила свои щупальца – потом хватилась, да было поздно. Чудесные, дивные ниши были уже найдены нами и даже обставлены – с виду не ахти как, но не без комфорта душевного. Да и материально интеллигентам жилось в те годы не в пример теперешнему жалкому бытию. И на богемный коньячок, и на сбор икон по северным деревням, и на горные лыжи в Цахкадзоре, и на букинистов хватало.
