Иван Пчелинцев спросил:
— Христо, по какому случаю музыка, которая способна разбудить самого дьявола?
Балев продолжал играть. Поляк Холмский, сделав из газеты рупор, крикнул:
— Другарю, ну что тебе в голову взбрело?
Балев сделал последний аккорд и торжественно произнес:
— Взбрело? Нет, не взбрело. Это факт! Понимаете, товарищи, исторический факт! Точно така!
— Что? Что это такое? — протянул Холмский.
— Нет, братцы, Балев не станет зря... Что-нибудь, верно, случилось, — сказал Пчелинцев.
Балев, поднял над головой сорванный листок календаря с цифрой «4», загадочно спросил:
— Что это такое?
— Ну четыре, четверка, — первым ответил Пчелинцев.
Балев весело мотнул головой:
— Нет, не просто четверка. Семьдесят два это. Понимаете? Да, вчера, четвертого января, было семьдесят два. А сегодня уже семьдесят три. Непонятно? Эх, пойду к Жоржу Бланше, он сразу поймет, что к чему.
И быстро вышел из комнаты. Пчелинцев как ужаленный вскочил с постели:
— Христо! Балев! Постой!
Потом, обращаясь к друзьям, укоризненно произнес:
— Эх вы! Да и я тоже хорош. Человек «Марсельезу» играет, сияет весь, а мы... Айда за ним, не то Бланше на весь мир раструбит, что он первым разгадал.
Все трое поспешили в комнату, где жил Бланше. Они вошли в тот момент, когда Балев пытался разбудить француза.
— Ура! — крикнул Пчелинцев.
— Ура! — поддержали его двое товарищей.
— Ура! — присоединился к ним Христо Балев.
Француз ошалело смотрел на орущих людей, потом вскочил с постели и подбежал к окну, но, видно, ничего особенного на улице не обнаружил. Четверо заговорщиков, лукаво перемигнувшись, подняли с постели Бланше и с криком «ура!» понесли его по коридору.
— Пой! — сказал Балев французу, опять заиграв «Марсельезу».
Двое русских и поляк подхватили. Глядя на них, Бланше тоже запел. В комнату заглянули несколько иностранцев. Они с удивлением смотрели на поющих. Балев энергично замахал им рукой, приглашая присоединиться. «Марсельеза» мощно звучала на разных языках.
— Товарищи, другари, камарады! — взволнованно обратился к интернационалистам Иван Пчелинцев, когда последние аккорды стихли. — Сегодня большой, знаменательный день. — И, сделав паузу, сказал: — Камарад Жорж Бланше! Парижская коммуна продержалась сколько дней?
На лице француза появилась широкая улыбка. Он радостно воскликнул:
— О! Теперь понял. Теперь мой голова хорошо понял, очень хорошо понял! Семьдесят два дня, камарады.
— А русской революции уже семьдесят три! — воскликнул Пчелинцев. — Нашей революции, Октябрьской революции уже семьдесят три дня, товарищи!
