— Вашим людям нужно быть поосмотрительней. Работать с умом, гибко. Нас предупреждают, что коммунисты и кое-кто из земледельческого народного союза задались целью раздобыть планы нашего штаба. Это уже не просто акция, которая должна осуществиться под диктовку ЧК. Наши неприятели из болгар видят в нас угрозу демократическому правительству Стамболийского, угрозу правительственного переворота. Ну а если это обстоятельство идет в унисон с задачами большевиков, то выполнение наших задач, — Кутепов особенно подчеркнул эти два слова, — весьма и весьма осложняется, увеличивается риск... Надеюсь, генерал, вы понимаете, о чем речь? Речь о том, что наши враги хотят заполучить секретный пакет.
— Насколько я понимаю, господин генерал, пакет, о котором известно узкому кругу посвященных, находится в надежных руках. Я далеко не новичок в контрразведке, господин генерал, тем не менее не устаю восхищаться вашей проницательностью, дальнозоркостью. Готов поклясться, господин генерал, что лично у вас проколы исключены.
— Плюньте трижды через плечо! — быстро произнес Кутепов. — Будь у меня возможность, я, не задумываясь, спрятал бы секретный пакет у себя в желудке. Не стал бы ни есть, ни пить. Голодал бы до тех пор, пока план не станет реальностью. В осуществлении этого плана, генерал, весь смысл моей жизни. Ради него я готов на какие угодно унижения и муки. Я твердо верю в успех нашего дела.
— Аминь! — воскликнул Покровский.
— Но призываю к осторожности и еще раз к осторожности! — сказал Кутепов, отпуская Покровского.
* * *
На берегу моря Серафим Павлович Рудский склонился над мольбертом. Рисовал или, как он сам говорил, увековечивал эпизод возвращения русского воинства на родину. Рядом с врачом-художником находился его баул. Серафим Павлович торопился. Шла погрузка на пароходы, отправляющиеся в Одессу. Те, кто окончательно решил вернуться в Россию, в конце концов, несмотря на чинимые командованием врангелевской армии препятствия, получили разрешение. Добился своего и Серафим Павлович. День отъезда на родину был для него самым счастливым днем, и он спешил запечатлеть для памяти, для потомков... Рудский не заметил, как к нему подошла Анна Орестовна.
— Наконец-то я вас разыскала. Вы не раздумали, Серафим Павлович? — спросила она.
— О, никак нет, уважаемая Анна Орестовна, так же, как и тысячи наших соотечественников, — сказал он, с улыбкой кивнув на большой поток людей, которые поднимались по трапу.
