Из глубины коридора донесся громкий, истошный крик. Серафим Павлович быстро вышел из кабинета, за ним поспешил Агапов. Крик доносился из дальней, самой большой палаты.
Кричал раненый солдат. Он бился головой о железную спинку больничной койки, норовил сорвать бинты.
— Домой, домой хочу! К черту все, к черту, хочу домой, в Расею! Подыхать — так дома...
Раненые держали его за руки, пытались утихомирить... Увидев врача в белом халате, солдат закричал еще пуще:
— Домой отпущайте! Домой отпущайте! Все одно подыхать! Дайте на ребяток перед смертью взглянуть. Господин лекарь! Уважьте, уважьте служивого, накажите отпустить домой, на своей земле чтоб схоронили...
Серафим Павлович спокойно, с ласковыми нотками в голосе сказал:
— Успокойся, Митрич, успокойся. Ну что ты, братец, право: домой да домой. Вот подлечим, снимем перевязку, и езжай с богом. На то твоя воля, Митрич, а пока прояви терпение, не растравляй раны, вредно это тебе, превелико вредно...
— Доктор, мил человек, вы уж лучше сейчас дайте отписку. Помру я тута, на чужбине, подохну. А дома, может, бог даст, и одолею недуг, окрепну малость. А, господин лекарь! На колени встану, всю жизнь молиться за вас буду. Уважьте! Домой хочу! В Расею!
В палату, вбежал офицер с перекошенным от злости лицом, уставился на кричавшего солдата.
— Это еще что за ночной митинг? — сердито спросил он. — Серафим Павлович, почему раненый шумит?
— Вероятно, потому, господин капитан, что он раненый, — спокойно ответил врач.
— Так успокойте его! Заткните ему глотку!
— Может быть, господин капитан посоветует, как это делается? — с прежним спокойствием спросил Серафим Павлович.
Солдат опять принялся за свое:
— Домой хочу! Пустите меня домой. В Расею... Братцы, господа, айда в Расею! Чего нам туточки делать? Домой хочу!
— Молчать! — заорал офицер. — Молчать, скотина! Ты что, подлец, пулю захотел? Его, скотину этакую, здесь лечат, поят, кормят задаром, а он, мерзавец, вон какую агитацию развел! Прекратить немедленно, не то пойдешь под суд, расстреляем, как пса бешеного! Я не посмотрю на твои раны. Ни слова, негодяй!
Серафим Павлович, еле сдерживая себя, твердо сказал:
— Господин капитан, прошу вас оставить палату. Мы найдем нужный язык с раненым солдатом. Ему требуется покой и еще раз покой.
— Господин военный врач, да будет вам известно, что я отвечаю за морально-политическую атмосферу в госпитале и имею право действовать по своему усмотрению. Приведите в чувство этого скота. А если ему хочется покоя, то имейте в виду — я говорю это всем! — расстрелы за большевистскую агитацию еще, слава богу, не отменены.
