Старший брат не стал тратить слов на приветствия, а сразу напал на бедного Тишу свирепым коршуном:
— Негодяй! Так ты вот как!!
Тихон, худой, болезненного вида молодой человек, с рыжеватой, клинушком, бородкой, прислонился к стене и подведенными, «сатанинскими» глазами недоуменно сверлил грозного судью, свалившегося, казалось, с неба.
— Люди мне пересказывали, что ты в диаконы рукоположен, а на деле ты, гадина, к бесовскому ярилищу сопричислился, — гремел старик.
— По… позвольте, братец, — запахивая подрясник, нервно проговорил Тиша. — Вначале я действительно поступил в дьяконы, но вскоре так случилось, что председатель союза безбожников, товарищ Стукач, на нас насел и приневолил переключиться на ходу. У вас, святые подвижники, только две возможности: «птичку съесть или в ДОПР-у сесть», выразился он в стихах.
— Так ты предпочел… птичку!
— По слабости человеческой, — потупясь отвечал Тихон. — Все мы: регент, псаломщик, церковный хор к нему ангажировались. Один старец батюшка воспротивился, скоропостижно скончался.
— Я на тебя, Тишка, надеялся! Анафема!! — с чувством, но уже слегка остыв, проговорил мастер.
— Воистину анафема! — смиренно подтвердил Тихон.
В дверь заглянула смазливая девица с большим, «всенародным», декольте, контрастно обрамленным шнурованным корсажем:
— Тихон, ты с ума сошел, наш выход! — крикнула она.
Иван Кузьмич, не прощаясь, двинулся поспешно из комнаты. Пробираясь узким проходом, отделенным досчатой перегородкой от сцены, слыхал, как там развертывалась похабная «постановка», и женский голос выводил:
«Не целуй меня взасос,
Я не Богородица,
От меня Иисус Христос,
Все равно не родится!»
Ответной реплики «отца Тихерия» Иван Кузьмич уже не слыхал. В темноте он отыскал артистический лаз, и благополучно выскочил в театральный переулок.
Восход луны застал Ивана Кузьмича на полянке, расположенной над курортным парком, повыше «Храма Воздуха». Старый человек не стал любоваться ни красным светом, ни панорамой всесоюзной здравицы, открывающейся с этой точки во всей обширности. Устало опустился он на деревянную скамью, поставленную здесь для любителей горных вершин, и закрыл глаза. Так просидел он долго, долго, не шевелясь; маленький и беспомощный человеческий гном.
Мы не знаем, молился ли на горе Иван Кузьмич и если молился, то о чем просил Господа Бога. Одно нам почему-то кажется, при нашем скудном человеческом разумении, что когда наступит Последний Страшный Суд, то с Ивана Кузьмича будет взыскано средне. Так не осудим же и мы старика мастера слишком строго.
