— О чем это? — скривился я. — Говори скорей, мне некогда, надо конспект сочинять.
— Конспект подождет, — отвечает Анастасия Петровна. — Давай-ка лучше зачитаем эту мазню. Утром когда пыль с твоего стола стряхивала, из Истории партии вывалилась. Вместе проработаем, нет ли какого уклона!
С ужасом вижу у нее в руках проэкт моего письма Лене! Анастасия Петровна же налаживает очки и громко зачитывает:
… — «Дорогой мой голубоглазый ангелочек! Горячая любовь моя! Рвусь к тебе, мечтаю, когда смогу снова прижать тебя к своей пламенной груди. Судьба злая разлучница! Зачем я спутался со своей Таськой толстогубой! Погубил свою молодость! А ведь могло бы быть так, что ты, моя девочка, была бы моей любимой женушкой. И были бы у нас детушки голубоглазые, в тебя ангелочки!»… и прочее, в том же поэтическом духе. Чушь махровая! Даже страшно, что серьезный научный работник мог сочинить нечто подобное!
Побагровел я, кричу:
— Как ты смела в моих бумагах рыться! Давай сейчас обратно. Не понимаешь, дура, что это просто упражнение в стилистической форме, вроде диктанта, по заданию партии!
Анастасия Петровна за бумагу крепче ухватилась, не выдает.
— Бесстыжий клоп, говорит. — У меня и твоей шлюшки письмо есть. Вот оно, на голубой бумаге и воняет духами!
Разгорячился тут очень я, нашумел сверх меры.
— Так, так, — отвечает. — Он вместо того, чтобы на колени упасть и умолять, накалится!
Но пока я всякие словосочетания приводил, все было благополучно* Понимала Анастасия Петровна, что мне иначе невозможно. А я возьми да в пылу по другой линии и загни:
— Старуха, кричу, проклятая! (она старше меня была!). Ведьма!
Позеленела тут Анастасия Петровна, словно шпинат, и шипит:
— А га, значит я старуха для него! Хорошо! Придется, говорит, доложить кому следует, что у твоего папаши мельница с крупорушкой были! Вот ты, мол, из каких бедняков, что в анкете указывал!
Огрела, что называется, кочергой! Но я по инерции на рожон лезу:
— Гадина! — кричу. — Столетняя бабка!
— Прекрасно, отвечает. — Бабке видно нужно и то сообщить, что ты каптером в Белой Армии воевал и нашивку получил. Не могу больше от власти скрывать, совесть мучает! — Доехала таки, ведьма!… Рухнул я вдруг с принципиальной высоты, рыдаю.
— Тася, молю, опомнись! Пожалей себя и деток наших!
Долго умолял, к ногам прикладывался. Наконец Анастасия Петровна снизошла и говорит торжественно:
— Ладно, пока воздержусь докладывать! Но тебя, мерзавца, за твои дела надо отхлестать по щекам нещадно. Только рук марать не хочется!
