Весь день Софья Петровна была в приподнятом, радостном состоянии духа. Ей даже есть захотелось — впервые за много дней. Она уселась на кухне чистить картошку. Если приобрести для Коли фотографический аппарат — то вот затруднение: где он будет проявлять снимки? Необходима абсолютно темная комната. Ну, конечно, в чулане. Там дрова, но можно очистить место. Можно потихоньку часть своих дров унести в комнату и попросить жену Дегтяренко, чтобы и она взяла вязанку к себе — она не откажет — вот и очистится место. Коля всех будет фотографировать: и Софью Петровну, и близнецов, и знакомых барышень — только Валю и медсестру снимать ни за что не будет. У него составится целый альбом фотографий, но Вале и медсестре в этот альбом не попасть.
— У вас еще много дров в чулане? — спросила Софья Петровна жену Дегтяренко, когда та вошла в кухню за веником. — Вязанки этак три, — отозвалась жена Дегтяренко. — Вы любите сниматься? Я очень любила в молодости, у хорошего фотографа, конечно… Знаете что? Колю выпустили.
— Да ну! — вскрикнула жена Дегтяренко и выронила веник. — Ну вот, а вы убивались!
Она расцеловала Софью Петровну в обе щеки. — Письмо прислал или телеграмму?
— Письмо. Только что получила. Заказное, — ответила Софья Петровна.
— А я и не слыхала, как почтальон приходил. С этими примусами совсем оглохнешь.
Софья Петровна ушла к себе в комнату и села на диван. Ей надо было посидеть в тишине, отдохнуть от своих слов, понять их. Колю выпустили. Выпустили Колю. Из зеркала смотрела на нее сморщенная старуха с зелено-серыми, седыми волосами. Узнает ли ее Коля, когда вернется? Она вглядывалась в глубь зеркала до тех пор, пока все не поплыло перед нею и она перестала понимать — где настоящий диван, а где отражение. — Знаете, моего сына выпустили. Из тюрьмы, — сказала она в библиотеке сотруднице, писавшей карточки за одним столом с ней. Та до сих пор не слышала от Софьи Петровны ни единого слова, а Софья Петровна не знала даже, как ее зовут. Но ей необходимо было повторять свое заклинание.
— Вот как! — ответила сотрудница. Это была неряшливая, толстая женщина, вся осыпанная волосами и пеплом от папирос. — Ваш сын, вероятно, ни в чем не был виноват — вот его и выпустили. У нас не станут держать человека зря… И долго сидел ваш сын?
— Год два месяца.
— Что ж, разобрались и выпустили, — сказала толстая женщина, отложила папиросу и принялась писать.
Вечером, столкнувшись с Софьей Петровной в коридоре, милиционер Дегтяренко поздравил ее.
