– Тащите его сюда! – приказал начальник смены.
Но в этом не было необходимости. Даниэль увидел Эмилию и уже прокладывал себе дорогу к решетке камеры. Эмилия издалека разглядела, что он был в бешенстве. Он кусал губы, а в глазах его плескался гнев, что было совсем ему не свойственно.
– I am very sorry, you should not be here,[27]– сказал он, глядя в счастливые глаза Эмилии.
– I am just fine,[28]– ответила она, чувствуя, как слезы поднимаются прямо из желудка. Ей было все труднее продолжать этот фарс.
– Так это и есть ваш гринго? – спросил начальник смены, непривлекательный, как и положено тюремщикам, неотесанный и грубый. Эмилия кивнула, говорить она уже не могла. Через пару минут она подняла голову, к ней вернулся дар речи, и самым нежным тоном, на который она только была способна, она спросила, могут ли его выпустить тотчас.
– Ну-ка, козел, выпусти гринго! – приказал начальник надзирателю у решетки.
Привыкший к приказам, пересыпанным бранью, охранник с присущей ему медлительностью стал поворачивать ключ в замке. Молча, пристально глядя в темноту душного загона, Эмилия ждала, даже не моргая.
– Холодно тебе? – спросил ее тюремщик, обнимая за талию и прижимая к своему толстому тугому животу.
– Немного, – ответила Эмилия.
Она сделала над собой усилие, чтобы не потерять присутствия духа. Но тут же буквально онемела, потому что тот положил ей руку на грудь и пощупал ее, как фрукты на базаре.
– Забирай его сейчас, красавица, кто знает, что будет завтра.
– Большое спасибо, – сказала Эмилия, не пытаясь отшатнуться, не дрогнув, улыбаясь благодарной улыбкой, которую она надела себе на лицо.
Потом она потихоньку высвободилась из этого объятия, спокойно и мягко, словно настоящая королева. И оперлась на руку Даниэля, который уже появился из-за решетки.
– Не вздумай ударить его, а то они нас убьют, – сказала она ему по-английски, на языке, который отец заставлял ее учить, хотя Эмилия была уверена, что он ей никогда не пригодится. Она не переставая улыбалась всю обратную дорогу, шагая по тюремному коридору среди камер. Даже когда она увидела встревоженное лицо Милагрос, впервые в жизни она не смогла стереть со своего лица эту приклеенную искусственную улыбку.
– Благослови Бог Эмилию! – сказал Даниэль, пока они усаживались в маленький «олдсмобиль» поэта Риваденейры. Он посадил ее себе на колени, целовал ее и смеялся над ее важным видом и театральными манерами. – Без нее, тетя, меня никогда бы не выпустили.
