Чтобы не спорить с отцом и в силу обстоятельств их жизни в республике, Эмилия днем снова стала работать в аптеке. По вечерам она, как ручей бежит к реке, бежала к своему новому учителю. Недавно прибывший доктор Савальса положил к ее маленьким ножкам всего себя и все свои знания и попросил помогать ему в приеме больных.
В отличие от Даниэля, мерцавшего, как редкая звезда, и не появлявшегося с прошлого года, Эмилия нашла в его постоянном, хотя и менее энергичном присутствии доброго и умного человека, каких, по словам Хосефы, не так уж много на свете.
Кроме того, о лучшем учителе она не могла бы и мечтать. Савальса знал кучу всяких вещей и делился своими знаниями без всякой помпы. Он приветствовал все, чему Эмилия научилась у доктора Куэнки, и от души веселился, слушая этические аргументы бывшего учителя, затверженные ею наизусть. В промежутках между больными она наполняла кабинет афоризмами, и Савальса слушал ее как сонату Баха. Ее голос так очаровал его с первого дня, что ночами, когда он не мог уснуть в своей одинокой холостяцкой спальне, он закрывал глаза и ловил его, как эхо желания. У нее был звенящий и гулкий голос, она распевала окончания слов, как люди, прожившие всю свою жизнь среди колоколен. И в довершение всего ее сводила с ума та же неистовая наука, которая заставила Савальсу позабыть о финансах и торговле, о путешествиях и землях, о власти и наследстве, обо всех открывающихся перед ним возможностях. Отец позволил ему этот каприз – стать врачом, но он всегда полагал, что, получив образование, его сын предпочтет спокойно распоряжаться своим наследством, а не оказаться в аду выживания между нищетой и отчаянием, из чего, собственно, и состоит жизнь врача. Отцу по-настоящему повезло, он умер прежде, чем пришло время столкнуться с непреклонностью сына в отношении его выбора. Эту миссию он перепоручил своему брату, епископу Пуэблы; которого Савальса совсем не уважал и ни за что бы не послушался. Он отдавал весь свой талант и свободное время тому, чтобы делать ему все наперекор, постигая тайны порока, называемого медициной. Кроме того, в последнее время он, охваченный лихорадкой первооткрывателя, мог еще наслаждаться голосом Эмилии, когда она рассказывала ему всякие старинные штуки.
Глядя на работу Савальсы, Эмилия еще больше убеждалась в правоте доктора Куэнки. Каждый вечер она снова и снова открывала для себя, что нет двух одинаковых людей, и поражала своего друга, подсказывая ему средства для лечения того, с чем не справлялась его наука. Она обладала прекрасной интуицией и категоричностью суждений, была скромной и наблюдательной. Она говорила о Маймонидесе, старинном испанском враче и ученом, написавшем книги, столь почитаемые ее отцом, как о хорошо знакомом старике, а о травах, которыми торговала на рынке донья Настасиа, с тем же жаром, с каким слушала рассказы Савальсы о последних открытиях австрийских и американских врачей.
