Олеся для пущей наглядности задрала голову вверх и продемонстрировала украшенную тонкой полосой шею.
– Это ч-ч-что? – заикаясь, спросила Ника.
– Ты видишь перед собой жертву маньяка-Телефониста. Единственную жертву, оставшуюся в живых!
Ника побледнела, пошатнулась, рухнула на пол и погрузилась в глубокий обморок.
Со следователем встречайтесь почаще, это даст пищу уму и позволит настроиться на светлое будущее.
– Почему, почему вы не позвонили вчера?! – Кочкин рвал и метал. Отправлять криминалистов на место совершения нападения смысла уже не было, утешением могло служить только то, что Телефонист все равно никогда не оставлял следов. – Надо было сразу поставить меня в известность!
– И меня тоже, – сердито добавил Игорь и покосился на Нику.
Девушки сидели на жестких стульях у окна и впитывали каждое слово, летящее в их сторону, – головы виновато опущены, а носы шмыгают в унисон, давя на жалость. Максим Григорьевич чувствовал себя виноватым, но заботливое кудахтанье, рвущееся из груди, сдерживал – с этими дамами надо построже, иначе хлопот не оберешься, и глазом не успеешь моргнуть, как вновь придется присутствовать на похоронах.
– Олеся Владимировна, мы с вами о чем договаривались?
– Я не буду выходить из дома после пяти, – пробурчала под нос Леська.
– Так какого черта!.. – начал Кочкин, осекся и все же продолжил: – Так какого черта вы поперлись поздно вечером на улицу и где вы были, я вас спрашиваю?!
Ответить на эти вопросы было невыносимо сложно: не закладывать же Нику и Игоря? Леська подняла глаза, постаралась сделать так, чтобы нижняя губа задрожала, и выдавила:
– Приступы клаустрофобии замучили, товарищ следователь, я и вышла свежим воздухом подышать. Теперь имею бледный вид, тяжелое ранение в шею, судороги в коленях, недержание мочи и триста сорок восьмую серию депрессии. Также хочу заметить, что вера в себя безвозвратно утрачена – слезно прошу снисхождения и амнистию.
Леська хотела продолжить сцену и уже собиралась бухнуться следователю в ноги и закричать: «Прости, кормилец!» – но сдержалась, боясь, что Кочкина увезут на «скорой» с инфарктом.
Максим Григорьевич почувствовал, как притихший в зубе нерв заворочался и заныл. Весь его настрой улетучился, он несколько раз тяжело вздохнул, посмотрел на Леську и спросил:
– Очень испугалась?
– Так точно, товарищ следователь, – отрапортовала она, старательно вытягивая шею: должен же Кочкин видеть ее боевую рану.
