Поляки твоими победами премного напуганы, и, Бог даст, убоятся твоей славы и станут предлагать мир почестный. Так ты не упрямься сверх меры: нам ведь только и нужно, чтобы Жигимонт из-под Смоленска убрался, и войско свое увел, и чтобы православную веру не попирал, и прочая, о чем мы с Жигимонтом уговор имели еще в феврале месяце и на что нам Жигимонт свое королевское слово давал.
А о том, как преставился преславный государь наш князь Михайло Васильевич, и отчего, тебе твой приятель расскажет.
Полагаемся и уповаем на мудрое рассуждение твое.»
Задумался Григорий, а грамотку у меня забрал и порвал. И приказал мне о грамотке помалкивать, чтобы в войске никакой смуты не учинилось.
Сведали мы, что Жигимонт, узнав о смерти славного князя Михаила, расхрабрился на нас и задумал Москву взять, и послал гетмана Жолкевского с войском навстречу Дмитрию Шуйскому. Сказывают, что этот Жолкевский — самый доблестный воевода у поляков, и к тому же честный человек: он короля своего долго просил и умолял не ходить войной на Российское государство. И уже скоро гетман будет здесь, у острога нашего.
Григорий, узнав об этом, вывел нас, человек 500, из крепости, и пошли мы к речке, которая здесь неподалеку течет, а поперек нее плотина насыпана. Вода-то сейчас спущена, и сама речка изрядно усохла, так что вернее было бы назвать ее болотом. На плотине положены были мостки деревянные, и опричь этих мостков другого прохода для конного польского войска здесь нет. Вот нам Григорий и велел мостки разобрать. Мы это исполнили, и стала на месте дороги грязь и топь. Наложены же были эти мостки по указу Расстриги, когда он к Маринкиному приезду, чтобы она в грязи не увязла, всю сию Смоленскую дорогу хотел сделать, как в Польше.
После посадил Григорий Волуев людей в засаду у плотины, в густую заросль травы палочника (эта трава выше человеческого росту, лист как у осоки, а на верху стебля толстые палки черные из плотного пуху). А мы с Григорием вернулись в острог.
— Что же, — сказал я ему, — Воевода Григорий? Постоим за царя Василия?
— Бог судья царю Василию, — сказал Григорий. — Не уйдет он от кары господней. А я еще изменником не бывал. Стоять же будем не за царя, а за святую православную веру и за государство Российское. А губить понапрасну христианское воинство я не стану, по слову Филаретову.
Омрачилось чело Григориево думами тяжкими; по всему видать, что он в недоумении великом и в смятении: сам не знает, как поступить и что делать. Я сказал ему:
