Бьют, окаянные, из пушек беспрестанно, знать, ядер и зелья у них немерено. Однако услышал Господь мои молитвы, вот мне уже и не страшно вовсе. И люди многие попривыкли к стрельбе.
Милостию божией и святых чудотворцев Сергия и Никона заступничеством, не так уж велико зло, пальбой этой в обители творимое. Стены-то и стрельницы наши хоть и дрожат, да не рассыпаются, а если где случится в стене дыра от многодневного в одно место стреляния, так мы ту дыру тотчас камнями да глиной закладываем. Тут и моя помощь пригодилась: гожусь, стало быть, не только титьку сосать.
А бьют еще ядрами огненными и калеными железными, чтобы обитель нашу поджечь. Но те ядра либо в стене вязнут и сами остывают, либо, через стену перелетая, падают в лужи да ямы с дерьмом: то-то бывает великий плюх и вонь и шипение! А ежели какое попадет в деревянную храмину, мы его водой заливаем. Так и по сю пору нигде не загорелось.
По стене же нынче ходить — смерти искать, у литвы пищали точнехонько меж зубцов прицелены. А кто в башнях у пушек стоит, тем от стрельбы настоящее горе; и ранены уже из них многие, и убитые есть.
Худо, тошно. В городе у нас вопль и стоны кругом, бабы воют, дети пищат, да скотина бродит голодная. А людям бедным тоже животы подвело изрядно: архимандрит велел хлеб беречь, ведь неизвестно, сколько сидеть нам в осаде. Воинским-то людям лучше: они в трапезной с нами едят, а еще на пекарне хлеба себе берут. А после похаживают по двору сытые да ладные, бердышами своими и самопалами потряхивают; простые же людишки к ним тянутся и хлеба просят со слезами.
А капусты и лука не успели мы запасти, на огородах все неубрано осталось, а поди-ка теперь выйди к тем огородам под ядра и пули!
Утром видел у церкви Пресвятой Богородицы Ксению царевну, она же монахиней Ольгой теперь прозывается. Лицом бледна и похудела очень царевнушка, из глаз слезки катятся. Вот уж, поистине, не царское нынче житье у нас в Троице.
А стреляние вражеское нисколько не ослабело, знай себе палят из всех пушек и пищалей. В обители ничто же пока не разрушено, кроме нескольких малых лачуг, и раненых не много. А я уж на грохот не оборачиваюсь, и на ядра эти не гляжу, привычен стал.
Воеводы наши на вылазку ратных людей не ведут, все приступа ожидают.
Вчера была брань великая! Преславное дело! Я же теперь оружие имею, настоящее, огневое, самопал литовский. Но поведаю все по порядку.
С утра в Сапегином таборе большой шум поднялся. Кричали, стреляли, в трубы гудели, на конях со знаменами скакали вокруг всего монастыря. А мы дивились такому их веселью и гадали, праздник ли они справляют какой дьявольский, или просто бесятся, вина напившись. Так целый день у них шла потеха, до самой ночи. Мы же в монастыре спать не ложились, ждали, что будет.
