И вот после таких разговоров царик с Маринкой заперлись в Никольском Угрешском монастыре с казаками и с атаманом Ивашком Заруцким.
А наши великие бояре внезапно возлюбили Сапегу великою любовью, и послали послов к нему с арбузами и иными гостинцами.
Я же теперь думаю и не могу уразуметь: для чего мы в Троице в осаде сидели, от цынги и от тесноты умирали, и не сдавались, и хотели лучше погибнуть, чем Сапеге отдать монастырь? Для того ли, чтобы бояре нынче Сапегу арбузами потчевали? Горе нам! В конец обезумели мы! И зачем Шуйского с царства свели? Бояре-то, нынешние наши управители, чем лучше Василия? Не диво полякам на милость отдаться, а что из этого выйдет? Скорее худо, чем добро. Вот и Настёнка так же рассуждает; хоть и не девичье дело рассуждать, а все же я с ней во многих помышлениях бываю согласен: от Бога разумом не обделена.
Прибежал к нам в Богоявленский монастырь дьяк патриарший Никола Рыбин и как завопит:
— Литва в городе! Бояре литву впустили!
Я тотчас
же в Кремль поспешил и там доподлинно разузнал, что бояре и впрямь дозволили Жолкевскому с войском пройти через город, дабы с неожидаемой стороны ударить на вора. Но обошлось без беды: гетман клятву свою не нарушил и не захватил Москвы, а прошел мирно и направился к монастырю Никольскому. Вор же, сведав о его приближении, убежал от Москвы подальше, а куда — того не ведаю. Наверно, опять в Калугу подался. Всяко под Москвою его больше нет. Вот уже и польза нам от поляков.
Вчера Жолкевский в своем таборе большой пир учинил: праздновали изгнание вора. Позвали московских бояр и дворян и служилых людей. Я тоже пошел. А гетман нас дарил подарками: кому коня дал, кому чашу серебряную. А мне досталась сабля с ножнами.
Пир был веселый. Мы с Григорием заморские вина пили и до того допились, что я на обратном пути с коня упал и чуть до смерти не зашибся. Ползал потом в кустах, аки зверь лесной, подбирал сласти латинские, которые с пиру вез для Настёнки.
Лета 7119, месяца сентября 12-го дня
Вот я снова в пути, и нескоро удастся мне теперь Настёнку повидать. Еду к Жигимонту под Смоленск с великим посольством от всех городов российских и от всех чинов людей бить челом этому прежде помянутому нехристю, нечестивому королю, чтобы дал нам на царство своего поганого сына.
Великих же послов назначила дума боярская, но не по своему разумению, а по гетманову указу.
Келарь Аврамий говорил, что надобно таких послов избрать, чтобы без всякого страха и смущения твердо стояли за православную веру, ни на шаг бы не уклонялись ни направо, ни налево, и чтоб никакими посулами не прельщались и угроз не боялись, и требовали бы непременно Владиславова крещения, и всех других установлений нашего с гетманом договора непреклонного исполнения.
