Тут прискакали польские рыцари, похватали тех казаков, а монастырским людям велели словам их не верить: они-де спьяну вздор болтают.
Но черницы и служечки этими мятежными речами и непристойным зрелищем так напуганы были, что попрятались в кельях и там полдня молились.
Вот я и думаю теперь, как бы разузнать, вправду ли Федька Андронов от короля такое писание привез?
Келарь Аврамий послал меня на Сетунь-речку в польский табор вызнать всё неложно о Федьке Андронове и о том королевском письме. Четыре дня я там пробыл, к людям с расспросами притступал и всячески ухищрялся. Но всё тщетно. Андронов подлинно приехал, и письмо привез тайное. О том же, что в письме, никто не ведает. Я и у Волуева спрашивал, и у многих поляков, когда они пьяными напивались. А тех казаков, что по Девичьим монастырем орали, гетман казнил смертью. Может, поляки оттого и онемели, что боятся их судьбу разделить?
Келарь Аврамий сказал, что, по всему судя, те казаки истину говорили. Иначе зачем бы гетману их так сурово казнить, и самое письмо королевское в такой великой тайне содержать? Должно быть, гетман ждет, чтобы его в Москву пустили; тогда, овладев нашими стенами и башнями, и нарядом огнестрельным, он уже не станет более скрывать своих коварных помыслов и силою заставит нас покориться Жигимонту.
Искони было в Москве главное торжище в Китае городе на Пожаре и в рядах. А теперь, ежели вздумал купить что-нибудь — иди за город на Девичье поле. Все продавцы туда перешли: и рыбные, и ветошные, и хрустальные, и серебряные, и даже, особо скажу, калашные. Там они в поле и торгуют, между городом и польским табором. И вот из-за этого скопления всякого и невесть какого народу, казаков и поляков и москвитян, и даже коломенских воровских людей; из-за такого шума и нестроения и драк и множества соблазнов — ради всех этих причин — игуменья теперь девок из Девичьего монастыря не выпускает, и ворота у них всегда затворены.
В купилищах да в церквах московские люди меж собою шепчутся: дескать, поляки нас обманут, посадят нам не королевича, а самого своего нечестивого короля, и станут русских людей неволею в латинство обращать, и души наши на вечное мучение обрекать.
Я-то знаю, кто этим разговорам главные заводчики: митрополит Филарет, да келарь Аврамий, да князь Василий Голицын. Но о том промолчу. А вернусь к прежнему рассказу и поведаю, какие еще я слышал меж людьми мятежные речи. Говорят:
