— Дорогая крестная, вы только подумайте, в каком розовом свете видит меня господин Феликс!..
— Он воздает тебе должное, мой ангелочек, и я буду молиться богу за вас обоих...
— Если б вы только знали, Селеста, как я рад, что мой отец может оказать услугу господину Тюилье... И как бы я хотел быть полезен вашему брату!..
— Стало быть, вы любите всю нашу семью? — спросила девушка.
— О да! — с жаром ответил Феликс.
Истинная любовь всегда облекается в оболочку стыдливости, она страшится пышных выражений, ибо и без того красноречиво заявляет о себе: такая любовь не нуждается в фейерверке, в отличие от показной любви, и внимательный наблюдатель, окажись он в гостиной Тюилье, мог бы написать целую книгу, сравнив две противоположные сцены и нарисовав гигантские приготовления Теодоза и простоту Феликса; один из молодых людей был воплощением природы, другой — воплощением общества, искренность и притворство противостояли друг другу. Заметив восторженное состояние дочери, на чьем лице легко было прочесть душевное волнение, увидя, как прелестная девушка стала еще прелестнее и вся расцвела, выслушав первое косвенное признание в любви, Флавия ощутила укол ревности; она подошла к Селесте и прошептала ей на ухо:
— Вы нехорошо себя ведете, дочь моя, на вас все смотрят, и вы себя компрометируете, разговаривая так долго наедине с г-ном Феликсом, даже не спросясь, хотим ли мы этого.
— Но, мама, ведь здесь же крестная.
— Ах, простите, моя милая, — сказала г-жа Кольвиль г-же Тюилье, — я вас и не заметила...
— Вы поступаете, как и все остальные, — произнес Иоанн Златоуст[66].
Слова эти задели г-жу Кольвиль, она вздрогнула, будто в ее грудь впилась зазубренная стрела; бросив на Феликса высокомерный взгляд, она сказала Селесте: «Садись сюда, дочка» — и, усевшись возле г-жи Тюилье, указала дочери на соседний стул.
— Я буду работать до полного изнеможения, — сказал Феликс г-же Тюилье, — но стану членом Академии наук, ибо слава поможет мне добиться ее руки.
«Ах, мне нужен был вот такой муж, такой спокойный и мягкий человек, как он! — подумала бедная г-жа Тюилье. — Мне так по душе скромная, незаметная жизнь в тиши... Господи, ты этого не захотел, окажи же свое покровительство двум этим детям и соедини их судьбы! Ведь они созданы друг для друга!»
Она погрузилась в глубокую задумчивость, машинально прислушиваясь к ужасающему шуму, который подняла ее невестка: неутомимая Бригитта помогала двум служанкам убирать со стола, чтобы освободить столовую для танцев; при этом ее голос гремел, напоминая своими раскатами голос капитана фрегата, который стоит на капитанском мостике и отдает приказания к атаке: «Есть ли у нас еще настойка из смородины? Подите и купите оршад!» После минутной паузы снова слышалось: «Бокалов не хватит, напитков мало, принесите шесть бутылок простого вина, которое я велела достать из погреба. Да проследите, чтобы привратник Коффине его не вылакал!.. Каролина, ты, моя милая, оставайся у буфета!.. Если танцы затянутся до часу ночи, надо будет подать ветчину. Соблюдайте умеренность, внимательно за всем следите. Передайте мне метелочку... Налейте масла в лампы... А главное, ничего не разбейте... Остатки от десерта надо тоже пустить в дело, поставьте их на буфет! Любопытно, придет ли в голову моей сестрице помочь нам? И о чем она только думает, эта рохля?.. Господи, до чего же она медлительна!.. Стулья унесите — будет больше места для танцев».
