И Серизе похлопал Теодоза по плечу с циничным добродушием, куда более унизительным, чем клеймо палача.
— Хорошо, но дай мне срок до полудня, — ответил провансалец, — ибо, как ты любишь говорить, дело требует времени!
— Попробую уговорить Клапарона. Этот человек ужасно нетерпелив!
— Итак, до завтра! — проговорил Теодоз с видом человека, принявшего решение.
— До свиданья, дружище, — протянул Серизе, гнусавя так, что прекрасное слово «до свиданья» прозвучало, в его устах, как брань.
«Ну, он, кажется, готов, эк его качает!» — подумал Серизе, следя из окна за Теодозом, который шел по улице как потерянный.
Свернув на улицу Пост, адвокат быстрым шагом направился к дому г-жи Кольвиль; он был чрезвычайно возбужден и время от времени разговаривал сам с собой. Сильное волнение и пожиравшая его, как огонь, тревога, знакомая многим парижанам, ибо положение, в котором оказался Теодоз, — отнюдь не редкость в Париже, привели молодого человека в состояние одержимости; он испытывал непреодолимую потребность выражать свои чувства вслух. Небольшая подробность наглядно объясняет такого рода состояние. Достигнув места, где скрещиваются улица Сен-Жак дю О-Па и маленькая улочка Дез-Эглиз, ла Перад воскликнул:
— Я убью его!..
— Малый, видать, чем-то недоволен! — заметил проходивший мимо рабочий.
И эта шутка, словно чудом, погасила адское пламя, терзавшее душу Теодоза.
Выйдя от Серизе, он решил во всем признаться Флавии и довериться ей. Многие южане таковы: они сохраняют присутствие духа до определенного мгновения, а потом разом приходят в уныние. Он вошел в дом Кольвиля. Флавия была одна в комнате. Взглянув на Теодоза, она испугалась, решив, что он сейчас либо силой овладеет ею, либо убьет.
— Что с вами? — вскричала она.
— Я... — пробормотал он. — Любите ли вы меня, Флавия?
— Как вы можете в этом сомневаться?
— Любите ли вы меня беззаветно? Не перестанете ли вы любить меня, даже если я окажусь преступником?
«Неужели он кого-нибудь убил?» — подумала Флавия.
Она ничего не ответила Теодозу и лишь утвердительно кивнула головой.
Молодой адвокат почувствовал острую радость, какую чувствует утопающий, ухватившийся в последнюю минуту за ветвь плакучей ивы; вскочив со стула, он бросился к дивану, на котором сидела Флавия, и, содрогаясь от рыданий, способных тронуть сердце старого судьи, оросил слезами руки Флавии.
— Меня ни для кого нет дома! — сказала г-жа Кольвиль горничной.
Закрыв дверь, она возвратилась к Теодозу, испытывая прилив материнской нежности. Сын Прованса лежал, растянувшись на диване, и плакал, зарывшись головой в подушку. В руках у него был платок; когда Флавия взяла этот платок в руки, он был мокрым от слез.
