— Сотник Кайгородов. Здравия желаю, господин…
Гурьев назвал себя и добавил:
— Вы спрашивайте, господин сотник, не стесняйтесь. Мне, собственно, скрывать нечего.
— Позвольте документы ваши, господин Гурьев.
— Документов при себе не имею, они в моих вещах, что у Степана Акимовича остались. Если настаиваете, могу с вами вместе туда проследовать.
— Буду весьма признателен, — прищёлкнул каблуками урядник.
— Полюшка, — Гурьев повернулся к женщине.
— Мы снаружи подождём, — добавил урядник. — С вашего позволения.
— Как угодно, — Гурьев, соглашаясь, кивнул утвердительно.
Сотник и кузнец вышли на крыльцо. Достав папиросы, большую в здешних местах по нынешним временам редкость, Кайгородов протянул одну Тешкову:
— Ты поглянь, — Полюшка! А молодой же какой! Это и есть твой подмастерье, что ли, Акимыч?
— Он самый, — буркнул кузнец, остервенело затягиваясь.
— А ты документы-то его сам видал?
— Чего мне в его бумаги смотреть?! — разозлился кузнец. — Он меня от лихоимцев тогда в Харбине, под самых Петра и Павла,[5] отбил, налетел, что твой ястреб. Те и пикнуть-то не успели! Вот руки-то у него, — Тешков помедлил, подбирая слово, — непонятные, это я сразу заприметил.
— Кто ж он за птица такая, — задумчиво разглядывая огонёк папиросы, проговорил Кайгородов. — Знаешь, что он с хунхузами-то этими сделал?
— Нет. А чего?
— Это хорошо, что не знаешь, — усмехнулся урядник. — Крепче спать будешь, Степан Акимыч.
— А сколь их было-то? — спросил Тешков, вдруг холодея от посетившей его догадки.
— Кого?
— Хунхузов. Шестерых лошадей привёл, а…
— Семнадцать.
— Чего-о?! — прохрипел, вылупляясь на Кайгородова, Тешков. — Бога-то побойся, Николай Маркелыч!
— Это не мне, это хлопцу своему шепни, — скривился сотник, сосредоточенно затягиваясь дымом. — Это не ко мне. Они уж и утечь от него хотели, видать. Не дал. Всех положил. До единого.
Дверь отворилась, и на крыльце возник Гурьев, опираясь на плечо Пелагеи:
— Я к вашим услугам, господин сотник.
— Ты в бричку садись, Яшенька, — сказала женщина, бросив настороженный взгляд на урядника. — Я тебя и отвезу, а потом и назад.
— Не возражаете, господин сотник? — улыбнулся Кайгородову Гурьев.
— Отнюдь, — кинул тот, озираясь в поисках места, куда можно опустить окурок.
— Бросай на землю, — проворчала Пелагея. — Ничего, приберу потом.
Оставив Пелагею во дворе, они втроём вошли в кузнецову избу. Гурьев шагнул к своим вещам, вытащил из подсумка метрику и протянул уряднику. Тот читал её вдоль и поперёк раз, наверное, двадцать. Наконец, поднял на Гурьева изумлённый взгляд:
