Сама фактория на высоком берегу. Два десятка бревенчатых домов; рядом с ними островерхие чумы (летние жилища). Одна-единственная улица; чуть в стороне длинное здание школы-интерната и контора отделения совхоза «Красный маяк» с флагом над крылечком. Тайга рядом. Около фактории она изрядно прорежена пилами и топорами. Ветра нет; ледяная немота, и ее, кажется, не нарушает ни лай собак, ни треск движка. Прямые, неподвижные дымы из труб; неизменные поленницы около домов; столбы без фонарей с оледенелыми проводами — и надо всем этим низкое, быстро тускнеющее небо.
А поселился я в доме заведующего Красным Чумом Егора Чирончина. Были и другие приглашения: от заведующего отделением Боягира Д. X., от местного продавца Гридасова (гостиницы тут, разумеется, нет). Но Егор Хэйкогирович, личность деятельная и красноречивая, уговорил пойти к нему. Надо тебя с ним познакомить, не возражаешь?
Ему уже под пятьдесят, но выглядит моложаво: низенький, подвижный, с темным широким лицом в отметинах оспин и шмыгающим увечным носом. («В детстве собака маленько покусала, ешкин-мошкин!»). При знакомстве около самолета представился мне как «большой начальник», которого «в окружкоме знают» и который в свое время закончил курсы культпросветработников в Ленинграде, ешкин-мошкин! По дому обычно бродит в теплой китайской рубахе и меховых штанах, в них же и спит, а сам дом… боюсь описывать. Впрочем, сейчас мы уже навели кой-какой порядок, а когда я впервые переступил порог, то, хоть и был предупрежден Егором, что он уже полгода холостует (жена Дуся в больнице краевого центра), испытал сильное потрясение от царящей разрухи и холодрыги.
Но я не жалею, что поселился у Чирончина. Любопытная личность, скажу я тебе! Третью ночь я засыпаю под его кровом и просыпаюсь ночью от винтовочных выстрелов: заведующий Красным Чумом бьет прямо в комнате из малокалиберки неосторожных грызунов. И вообще он задает мне психологические загадки: то непостижимо важен и недоступен, точно познал неведомый другим смысл жизни; то болтлив и слезлив и простодушно демонстрирует мне левую руку, на которой не хватает мизинца, и жалуется на свою мать, якобы, откусившую ему при рождении этот палец, что должно было обеспечить Егору (по неписаным поверьям народа) счастливую судьбу… По вечерам он крутит фильмы в Красном Чуме, замещая механика Максимова, ушедшего на промысел. Фильмы старые, многолетней давности, но зрители тут невзыскательные и благодарные. Они прощают Егору, что лента то и дело рвется, изображение тускнеет и рябит; к создателям фильмов у них тоже нет претензий.
