Допрос затянулся. В комнате стало душно от раскалившейся печки, табачного дыма, мясного запаха сурбы. Старик уже сердится, сглатывая слюну, не сводя глаз с бутылки. Егор проворно соскочил с табурета, он сообразил, что официальная часть закончена, и вот уже холодный спирт тягуче льется в стаканы. «Нет, спасибо!» — отказываюсь я от своей доли. Пьют не разбавляя, лишь запивая водой, и странное, почти мгновенное превращение происходит вдруг со стариком Удыгиром. Темное, крепкое лицо его дрябнет, обвисает складками; рот приоткрылся, показывая корешки зубов, — словно старческое слабоумие и потаенные болезни разом вышли на волю.
Итак, бывший моряк, бывший подводник, ныне киномеханик Максимов. На фактории пять лет. Женат. Жена Нюра — счетовод в конторе. Это все, что узнаю о нем, остальное — темные угрозы Егора свести счеты со своим подчиненным, который не хочет признавать его власть и авторитет.
Старик запел хриплым, гортанным голосом. Он раскачивается на табурете, скошенные, помаргивающие глаза смотрят куда-то далеко — то ли туда, откуда он пришел, в ледяной мрак тайги, то ли в прошлое, доступное лишь ему. Дрова в печке трещат. На улице завыла собака. Мне кажется, что все это уже было когда-то в моей прежней жизни (возможно, доутробной) и теперь живо всплывает из глубин памяти и повторяется с волнующей и пугающей точностью, как смутный, давний сон, ставший реальностью… А вот алма-атинская явь — тополя и арыки, солнечное небо, толпы прохожих — теряет очертания, блекнет, рассыпается и припомнить ее не легче, чем восстановить текст по пеплу сгоревшей бумаги.
Очевидно, Наташа, что в ближайшие дни мне не улететь в Т. План действий такой: нужно связаться с начальством и попросить выслать спецрейс. Труп доставят в Т., где им займется судмедэксперт Калинин, старый человек, которому противопоказаны воздушные путешествия. Затем следует подумать о поездке в зимовье погибшего Чернышева — осмотреть место. Для этого потребуется оленья упряжка и содействие заведующего Боягира. Но в любом случае начинать надо с визита в почтовую избушку к связистке Любе Слинкиной.
Спокойной ночи, Наташа.
Дорогой, славный Димка!
Это письмо я напечатала на машинке в двух экземплярах. Так анонимщики и кляузники пишут под копирку жалобы. Одно пошлю в Кербо, другое — на всякий случай — в Т.
Твое письмо мы читали коллективно, ты уж извини. И вот какие оно вызвало у нас версии. Не принимай их всерьез.
