— Это кто такие?
— Мои сослуживцы. Вместе работаем. А что?
— И тетка тоже?
— Не тетка, а Екатерина Федоровна. Тоже. Вот отнеси-ка. — И подал мне стопку тарелок.
Я смотрю, он какой-то не такой, как был, — взбудораженный весь. Взял тарелки, но не ухожу.
— Ну, тащи. Вот еще вилки захвати.
Но я не ухожу. Говорю:
— Не успели приехать, сразу компания. Здорово!
— А ты как хотел? — он спрашивает. — Такая уж традиция. Приезд отмечается.
— Эта тетка даже туфли не сняла. А я пол помыл.
— Ладно, Лёшка, не будь занудой. Иди! — А сам достает из шкафа стаканы и рюмки.
Но я опять не ушел.
— А этот старик, — спрашиваю, — кто такой? Начальник твой?
— Нет, я его начальник. Все? Вопросы исчерпаны? — Взбудораженный такой, бородка всклокочена…
— Ты хоть ешь побольше, папа. А то…
— Что «а то»?
— Ну, как в Хабаровске, помнишь, позавчера? Сам знаешь, что бывает. Я маме написал, что у нас все в порядке.
— Правильно написал. Молодец. Пошли!
И вот, будто мы официанты, вносим посуду. А там уже дым коромыслом: все закурили, как один, кроме этой тетки, похожей на гиппопотамшу из африканского озера. Галдят, разговаривают, бутылки откупорили. Все такие радостные, будто не водку сейчас будут пить, а какой-нибудь интересный спектакль или фильм смотреть.
Дядя Юра мне говорит:
— Сашка тебя заждался. Но если к нему сейчас пойдешь, тете Вере обо мне ни гу-гу! Ни слова, понял?
Я сказал:
— Тут и дурак поймет, что вам тетя Вера сейчас ни к чему.
Все — ха-ха-ха! — а гиппопотамша суетится:
— Вот я тебе сейчас положу всего понемногу… винегрета… ветчины… любишь ветчину? — накладывает на тарелку и заглядывает мне в лицо — подлизывается.
Я хотел сказать: «Без вас прокормлюсь!», но тут папа вмешался:
— Он на кухне поест. Давай, Алексей.
Ну, ясно! Мог бы и не говорить. Я и без него знаю, что мое место на кухне или в другой комнате, или на улице. Оберегает меня — от кого? От самого себя, что ли? От своих приятелей? Как будто у них там чрезвычайные государственные дела решаются, проблемы войны и мира, про которые нам нельзя знать. А ничего же этого нет и не будет! Только хохот и пустая болтовня, красные лица да жующие рты, пока все в бутылках не кончится, а тогда, наверно, еще побегут в магазин. Вот что будет. Слабоумными станут, вот что будет. Языки начнут заплетаться, и у папы тоже, жалкий станет папа, слабый, дурашливый…
Опять, думаю, опять, опять! Зачем ему это? Я же пробовал однажды водку, лизнул и не мог отплеваться. Дрянь поганая она, мерзость, крысиная чума! Сволочь она, подлизавшаяся к моему папе! Что она ему шепчет? Чтобы он нас забыл, только ее, гадину рвотную, помнил? Что она ему обещает? Чем она его заманивает, моего папу?
