Они рассыпались цепью, чтобы распределить свой вес по большей площади, и двинулись к лесенке с разных сторон. Они заметили Прыгуна, который, цепляясь за перила, пытался добраться до какой-нибудь двери, и вскинули ружья.
— Не убивать! Только ранить!
Пропел луч, и Прыгун почувствовал, как ему оторвало три пальца на правой руке. Он запнулся, закачался, пытаясь удержать равновесие на одной ноге, а потом рухнул, проломив перила и гнилой пол внизу, и сломал свою бычью шею на спицах ржавого велосипеда, который валялся в подвале.
«По крайней мере, — успел он подумать в последний миг, — начало выполнению плана положено. Наш подставной младенец попадет в Башни музыкантов вместо настоящего Гильома Дюфе Грига…»
А дальше была лишь чернота.
Семеро музыкантов обшаривали окрестные переулки в поисках младенца, но их поиски оказались бесплодными. В эту ночь крысы были очень голодны…
Когда Тиша ушла из кабинки, Гил медленно оделся, все еще словно оглушенный теми отношениями, которые установились теперь между ними, пытаясь разобраться, что они означают. Девушка много чего сказала ему. Она сказала, что они оба — одной породы, редкие птицы в этом обществе, почему-то непригодные для него, странные создания, наделенные способностью испытывать нежность к другим людям. Редкостные… Она сказала, что Рози тоже присуща эта способность. И старый седоволосый Франц тоже умеет сострадать. Но она не может вспомнить больше ни одного человека, который волновался бы о ком-то еще, кроме самого себя.
— Не может быть, — возразил он. — Ты ошибаешься.
— Ошибаюсь?
— Конечно.
— Нет, я думаю, ты просто не замечал, каков этот мир на самом деле. Неудивительно, в конце концов, ты ведь сын Великого Мейстро и наверняка вел несколько уединенную и безопасную жизнь. Назови мне хоть одного человека, который искренне сочувствовал бы другим, кроме тех четверых, кого я уже упомянула. Ну?
— Мой отец, — сказал он.
— Расскажи мне о каком-нибудь случае, когда это сочувствие проявилось.
Гил собрался было заговорить, но понял, что не может припомнить такого случая. Отец всегда прежде всего думал о своих собственных интересах, о своем имидже. Они никогда не были близки между собой, и теперь Гил осознал почему. Дело вовсе не в том, что они принадлежали к разным поколениям, а в том, что относились к совершенно разным человеческим типам. Тиша была права.
И теперь, когда он покинул помещения за Большим залом и вышел наружу, в голове теснились мысли. Он не замечал свежести наступающего вечера, мысль его перескакивала с предмета на предмет, перебирая многозначительные пороки, которые он вдруг увидел сегодня в этом так называемом утопическом мире. Кровожадность зрителей на арене. Неправедность судей по отношению к Тише — и радостная готовность, с которой зрители приняли эту нечестность. Жестокость самих ритуалов, варварски высокий процент здоровых юношей, которых отправили в мусоросжигательные печи. И, не отдавая себе отчета, он причислил руины сектора популяров к цепи мерзостей общества музыкантов. Он не мог объяснить, почему так считает, ведь популяры — это мутировавшие земляне, изуродованные и искалеченные последствиями собственных дурацких войн. И все же…
