— Каковы они?
— Я хочу отказаться от испытаний Четырех Классов, чтобы пройти экзамен на получение Медальона композитора.
Рев ничем не сдержанного возбуждения, пролетевший по рядам, был намного громче воплей, испускаемых музыкантами и их леди во время традиционных гладиаторских испытаний, предшествовавших этому моменту. Он отразился от стен, сотряс трибуны буйным громом, он оказался не по силам даже безмерной жадности акустических стен, которые должны были впитать его и погасить. Громовый шум захватил и поглотил Гила, юноша казался себе крошкой пищи, которая попала в глотку великану. Почему-то под этим раскатистым эхом он вдруг ощутил себя более живым. Он был возбужден как никогда прежде. И не только своим собственным успехом — ведь теперь случилось такое! Неужели Рози на самом деле думает, что у него получится? За четыреста лет лишь четырнадцать юношей пробовали свои силы, а добился успеха один Аарон Копленд [11] Моцарт. Это было… когда же? Двести двенадцать лет назад.
И вот теперь Рози… «А я знаком с ним! — думал Гил. — И не важно, получится у него или нет, все равно он войдет в историю города Вивальди!»
После задержки в несколько минут на арене появился громадный клавишный оркестр. Аудитория затихла, когда юный горбун подошел к инструменту, придвинул табурет, пробежал пальцами по ста двадцати клавишам, скользнул ногой по одиннадцати педалям и обвел глазами три ряда синих и красных переключателей, выстроившихся по двадцать штук в шеренге над клавишами.
Рози втянул в себя воздух и склонился над клавиатурой, как почти слепой человек — над книгой. Зрители опустились в свои кресла с гулким звуком, как будто ударили в сгустившемся воздухе крылья огромной птицы. Гил вдруг понял, что все это время не дышал. Он перевел дух, а Рози начал свою оригинальную композицию…
Открывающая тема звучала гордо и рыцарственно. Вел ее один рояль, но за его голосом ощущалось обещание большего. Октавы для левой руки приближались к пределу возможности фортепиано. Казалось, только полный оркестр с трубами и барабанами может отдать должное величественному замыслу. И вдруг, внезапно, когда Рози перебросил переключатели и нажал на педали, действительно зазвучал полный оркестр.
Затишье…
Нескончаемо долгое затишье.
«Все кончено? — удивился Гил. — Уже все кончилось?»
Но нет! Зазвучала безыскусная мелодия, напоминающая народную песенку, ее вел солирующий фагот, играл андантино[12] и каприччиозо[13], весело, беззаботно. В Большом зале стояла мертвая тишина — звучала только музыка. Людей не было слышно, словно все умерли или перенеслись в какую-то другую пространственно-временную систему.
