То ветлы седые стоят в стороне.
Робот-оркестр сопровождал разноцветными смерчами зловещую музыку «Der Erlkönig», и Гил вдруг понял: в этой балладе кое-что приложимо к ритуалу Дня Вступления в Возраст. Обычно у них за обедом звучала музыка легкая, воздушная, ничуть не похожая на эту. Так что должна быть какая-то причина для такой перемены. Баллада близилась к концу, и он сосредоточился, припоминая последние строки.
— Дитя, я пленился твоей красотой:
Неволей иль волей, а будешь ты мой.
— Родимый, лесной царь нас хочет догнать;
Уж вот он: мне душно, мне тяжко дышать.
«Странно, — думал Гил. — Жутко ведь мрачная вещь эта баллада».
Робот-оркестр взметнулся вихрем — всеми инструментами, всем туманным телом.
Отец молча смотрел на сына.
Ездок оробелый не скачет, летит;
Младенец тоскует, младенец кричит;
Ездок погоняет, ездок доскакал…
В руках его мертвый младенец лежал.
Гете и Шуберт.
«Wer reitat so spat durch Nacht und Wind?..
In seinen Armen das Kind was todt…»
Есть что-то особенное в немецком языке — по-немецки эти слова кажутся еще более зловещими.
Гил поежился, повернулся к отцу и увидел, что Мейстро выжидательно смотрит на него — теперь уже не жует фрукты, а глаза стали туманными и непроницаемыми. Он явно ждал, пока сын что-либо скажет, — вот только Гил не мог догадаться, что сейчас будет уместно.
— Отец, эта баллада, «Der Erlkönig»…
— Да?
Мать занялась уборкой со стола, хотя звуковые слуги справились бы с этим быстрее. Со стопкой тарелок в руках она удалилась на кухню. Отец проводил ее взглядом, потом вновь повернулся к Гилу.
— Меня удивило, — продолжил Гил, — что ты запрограммировал именно эту песню на сегодняшний вечер — вечер, когда мы вроде бы должны праздновать.
— Нет, — сказал Мейстро. — Эта баллада идеально подходит для сегодняшнего вечера. Для этого вечера другой мелодии вообще не существует.
И тогда Гил понял. Отец знал, что ему туго придется на арене, знал, как велика вероятность, что он не сумеет пройти испытание. И таким способом хотел показать ему, что все понимает, что сумеет принять и вынести удар, если его сына отправят в мусоросжигательную печь. На секунду Гил даже почувствовал своего рода облегчение. Да, отец сумеет принять удар и сохранить свою гордость, даже если сын не справится. Разве не чудо?.. Но тут подоспела вторая волна эмоций. Да, черт побери, может, отец и сумеет принять удар, но это ведь не отцу предстоит идти на смерть! Это ведь не отец будет изувечен и разодран в клочья на арене, а после брошен в жадное пламя мусоросжигательной печи!..
