Егор Иванович в окно давно заметил посторонних людей во дворе и ожидал незваных гостей в избе. Но когда он услышал выстрелы и увидел в окно убитого кобеля, выскочил во двор и с возмущением и обидой выговорил, обратившись к Гришке:
— Чего это ты расхозяйничался на чужом дворе? Убил собаку! Чем она тебе помешала?
— Была бы моя воля, я бы не его, — кивнул Гришка в сторону мертвого кобеля, — а тебя бы уложил, кулацкая морда! Да и двор теперь не твой, а наш! Так что собирай свои манатки, да проваливай отсюда, так как по постановлению совета и правления колхоза ты, Егор Иванович Пономарёв, подлежишь раскулачиванию!
— Как проваливать? А куда же нам деваться? — Опешивший хозяин развёл руками. — Что же нам делать? — Спросил он то ли сына, стоявшего в дверях бани, то ли Гришку с толпой активистов, то ли прибежавших на выстрелы соседей.
— А это нас не касается! — ответил за всех Гришка. — Одевайся и катись к ядрени фени! Да ничего с собой не брать, кроме одежды!
С этими словами Гришка поднялся по порожкам, оттолкнул Егора Ивановича и вошел в дом. Часть людей потянулось за ним. Последними в дом вошли хозяин с сыном и снохой. Там на лавках уже расположились Петька Лобода и Варька Култышкина. Тут же сидела мать Егора Ивановича, бабушка Вера. По всему было видно, что она уже в курсе событий. Когда толпа заполнила избу, бабушка Вера встала и ушла в малую избу. Сборы были недолгими. Мужики, оглушенные свалившимся на них несчастьем, стояли посреди избы, не зная, что им делать. Сноха открыла крышку сундука и стала доставать свои наряды, подарки к свадьбе, купленные мужем в городе. Гришка Казак незаметно кивнул Варьке и показал на супругу Яшки. Та, с полуслова, поняв намек Гришки, быстро подошла к Евдокии, собрала в охапку вытащенные ей вещи, бросила их назад в сундук и закрыла крышку.
— Ты, Дунька забудь о сундуке. Все, что там было твое, теперь наше, колхозное.
Сказано вам убираться — вот, и убирайтесь, пока в шею не вытолкали!
Евдокия, выпрямившись, хотела что-то сказать, но губы ее задрожали, из глаз потекли слезы. В это время в избу зашла уже одетая бабушка Вера, подошла к снохе, взяла ее, как маленькую, за руку и тихо сказала:
— Пошли, Дуня, утри слезы и не обижайся на них, бог им судья!
Вслед за бабушкой Верой и все остальные Пономаревы покинули свой дом, в который им никогда больше не пришлось вернуться.
Они спустились с крыльца и остановились, не зная, куда податься. Из всего имущества в руках была только икона Казанской божьей матери, которую держала бабушка Вера.
