— А может, искусствоведом стану, — бубнил Кучерявый. — Я в кино люблю ходить. С артистами хочу знакомиться. У меня все переборки в их портретах...
— Всё?
— Нет, почему-то оглянулся Кучерявый. — Есть идея насчет «обмануловки». Будем выдавать «клиентам» золото меньшей пробы. Знаю, где такое можно достать. Ни за что не отличишь от настоящего.
— Слушай, «идейный», — устало опустился на ящик Морозов. — Все понятно, но... жадность фраера сгубила. Ладно, старик, успокойся. Выбрось из головы отставку, а я тебе и за «рацуху», и за «идеи» выделю процент. Все великолепно налажено, колесо крутится...
Он вспомнил и разом осекся. На душе стало муторно.
— Так что не переживай. Вот придем, забросим якорь в «Трюме» и не спеша все обсудим.
— Ол райтик, май лав, — согласился Кучерявый, тяжело поднимаясь. — Кстати, хотел сказать — в этот раз понесешь сам. У меня нервы. Руки заметно дрожат. Будь!
И, не глядя на окаменевшего Морозова, вышел из подсобки, кое-как добрался до двери бара, открыл ее и исчез.
Морозов головой покачал. Ну, напарничек! Ну, троглодитик! На юрфак! Уж не «мильтоном» ли хочет стать?
Он вернулся в бар, чтобы спокойно разобраться в том, что наговорил Кучерявый.
Два первых предложения — о повышении стоимости монет и о подмене ему нравились. Но выход из «фирмы» и вынос... Это хуже. Это просто очень плохо.
Так же успокоительно гудел холодильник, так же хотелось спать, все было, как десять минут назад, но теперь глухая тревога заполняла Морозова, поднималась, как вода в подвале, все выше и выше, подступала комком к горлу, мешала расслабиться.
Перед уходом в рейс Морозов зашел к Ильяшенко, чтобы переговорить об очередной поставке золотых монет.
Бочкообразный Ильяшенко любил пиво, поэтому Морозов прихватил с собой полдюжины баночного. Сидя в кресле, смакуя пенистый напиток, Морозов развивал планы увеличения закупок, настаивал на том, чтобы операции приняли большой размах, чувствовал при этом необычный душевный подъем. Постоянная нервозность исчезла, уступала место самолюбованию, восхищению своей находчивостью, умением делать то, что по плечу избранным.
Ильяшенко слушал внимательно, поглядывал глубоко спрятанными глазками, постукивал грязным ногтем по массивной хрустальной вазе, и на его одутловатом лице пробегала тень сомнения.
— Все это увлекательно, — сказал, насмешливо улыбаясь, когда Морозов иссяк, — но сомнительно. Кажется, наше дело придется на время приостановить. В воздухе носится... — он неопределенно пошевелил пальцами, — ...что-то не совсем приятное. Пахнет, можно сказать, жареным.
