Так дошли мы до угла, где торцом к дороге громоздилась школа, заслонившая луну. Ей предстояло обойти школу или слева, но тогда пришлось бы идти в опасной тьме школьной тени, или по разбойному тесному ходу между лунной — правой стороной школы и трущобными придонными сараями травяной улицы, чего она, и без того полуживая, не могла себе позволить, хотя это был кратчайший путь домой.
Я говорил уже, что жила она (если квартал — страница) — слева, на уровне нижней тетрадной скрепки, что дорога шла вдоль правой стороны страницы, а я жил — где скрепка верхняя. Дорога, идя справа от квартала и пересекая обжитые места, была вся в фонарях, и она двинулась через эти тихо спавшие пределы, то есть пошла против часовой стрелки в обход по периметру квартала (страницы), а значит, пройдет лишний километр, хотя до дому ей оставалось всего ничего, если через мрачноватую щель между школой и сараями. Пойдя же в обход, она обязательно проплетется мимо моего дома (моей верхней к своей — нижней скрепке).
Я же свернул налево, быстро прошел по кромешному заулку и минуты через три сидел у своего обиталища, за кустами, на теплой сыпучей завалинке, и нигде даже собаки не лаяли и ветви не шевелились, а занавески и подавно.
Какое-то время пришлось дожидаться. Наконец — хись-хись-хись — и затемнелась неясная высокая фигура с маленькой головой. Она то останавливалась, то, что-то бормоча, брела.
Достигнув моего дома и заметив снаружи забора лавочку, она села. У нее мелко ходили руки. Лица, находясь сзади и чуть сбоку, я не разглядел, но дерготня, как говаривал Тургенев, в щеке, надо полагать, тоже происходила вовсю. Она села и что-то зашептала-зашептала, а я на завалинке замер.
— …Что же это… — шептала она, — что-что что-что-что… как же кто же… кто же а?.. и капельки кончились… рецеп-п-пт… что же как же… где ты Георгий?.. Жоржик где ты… таблеточки то-то-тоже… ну где ты — Господи что с тобой… я же не знаю что с тобой… я ведь одна ведь… хись-хись-хись… одна ведь Жорж… как же так можно?.. столько ужаса… всю жизнь… неужто ты тоже так… т-т-такой кошмар… Георгий мой… вальсировал… хись-хись-хись… двадцать капель Жоржинька… и пройдет… где же ты где же… потому что тебя нет…
На следующий день кое-кому предстояло надо всем этим поржать. Я встал как водится в час дня и сразу увидел, что мимо окошка прошла она, глядя словно бы вперед, но и словно бы по сторонам. Было жарко, я вышел и сел на лавочку у калитки. Она появилась опять, неся от колонки воду, и в глаза бросился обмотанный полупрозрачным, молочного цвета батистовым платочком большой палец ее ноги, торчавший из клеенчатой огромной сандалетины.
