После третьего гудка она берет трубку.
— Быстро ты!
— Да. — Черт, чего я вообще позвонил?
— Что-нибудь случилось?
— Нет, нет. — Одним махом я допиваю виски, протянув руку через кухонную стойку, наливаю себе еще, на два пальца — не больше.
— Уилл? — Она встревожена.
— Слушай, то, о чем мы с тобой говорили…
— Да?
— Давай забудем об этом и все, ладно? Будем считать, что этого разговора не было.
— Но… как же я смогу? Почему ты так хочешь?
— Просто никому ничего не рассказывай, о'кей? — Ни жив ни мертв от страха, я пытаюсь говорить спокойно, но мне это не очень-то удается. В трубке воцаряется молчание.
— Пэт?
— А с какой стати мне рассказывать?
— Так я и знал. Знаешь, бывает, иной раз проговоришься ненароком. — Черт, если еще хоть раз сболтну лишнего, трахнув бабу, то, клянусь, вырву себе член с корнем!
— Нет, за меня можешь не беспокоиться! — безапелляционно заявляет она. — По-моему, ты боишься, как бы самому обо всем не разболтать.
— Я же говорю — случайно! Только и всего.
— Я ведь не такая, как ты, Уилл. Можешь быть уверен, я не проболтаюсь.
— Слушай, я так и знал.
Мы молчим, в трубке раздается слабое потрескивание.
— Уже поздно, — напоминает она.
— Да. А мне утром вставать ни свет ни заря.
— Я рада, что ты позвонил, решил, что стоит это сделать.
— Я тоже. — Это сущая правда.
— В следующий раз постарайся быть поувереннее, ладно?
Я стукаю себя трубкой по лбу.
— Ладно. Обещаю.
— Вот и хорошо. Спокойной ночи, Уилл.
— Спокойной ночи, Пэт.
Она вешает трубку. Черт побери, всякий раз, когда ты думаешь, что весь мир у тебя в кармане, оказывается, что не тут-то было. К тому же голова у меня просто раскалывается.
— Ваша честь, хотелось бы, чтобы нас выслушали по этому вопросу.
Судья Мартинес кивает.
Проводится слушание по возбужденному нами ходатайству о переводе дела в другой судебный округ. Так как жюри присяжных пока еще не выбрано, это заседание может иметь решающее значение.
Встав с места, Моузби неторопливо подходит к нам. Наверное, он завтракал хлебом, приправленным чесноком, от него так сильно разит чесноком, что его чувствуют все, кто сидит на местах, отведенных для адвокатов. Сморщив носик, Мэри-Лу машет рукой у себя перед лицом. Глядя на нее, Фрэнк усмехается, ощеряя зубы с остатками завтрака. Качая головой, Мэри-Лу всем своим видом демонстрирует открытую неприязнь. Остальные делают вид, что ничего не замечают. Я давно отношусь к нему исключительно как к оппоненту. Наше дело слишком серьезно, чтобы размениваться на симпатии и антипатии.
