Сияя улыбкой, я смотрю на нее. Боже, как легко на душе! А когда выскажешь все вслух, становится еще легче.
— Если только мне не подложат свинью, у меня, черт побери, все шансы добиться, чтобы эту четверку оправдали! Я знаю, что говорю.
Она пристально глядит на меня. Такое впечатление, будто я сделал что-то не так, а не приводил доказательства своей правоты, причем так, что они не оставляли ни малейших сомнений.
— Что случилось? — Я отхлебываю чай, конечно, ничего, хотя лучше бы пивка сейчас.
— Ничего.
— Что случилось? Рассказывай.
Она отодвигает бумаги, снимает очки. Классическое движение, хотя она, разумеется, не отдает себе в этом отчета, но исполнение — высший класс! Она ни разу в жизни не вела дело в суде, но готов побиться об заклад, что смотрелась бы там очень даже неплохо.
— Не надо обманывать себя.
Всякий раз, когда кто-нибудь говорит так, я знаю, что из чувства противоречия поступлю наоборот.
— Что?
— Я решилась сказать тебе об этом лишь потому, что думаю, тебе стоит это знать.
— Что именно? — Терпеть не могу, когда начинают тянуть резину, я сам достаточно часто прибегаю к этой уловке, поэтому меня просто бесит, когда кто-нибудь действует в том же духе.
— Я тебя выслушала, звучит все очень складно, Уилл. Но по городу ходят слухи, что дело безнадежное. Что ты сражаешься с ветряными мельницами.
Терпение у меня лопается.
— Это штучки Робертсона, черт бы его побрал? — спрашиваю я, переходя на повышенный тон. Немудрено, я вне себя от злости. — Этот ублюдок, — бушую я, — хочет обтяпать дельце на свой манер, черт побери! Вот видишь, — говорю я, назидательно подняв указательный палец, — это доказывает, что он нервничает! Видит, что от проблем никуда не денешься, вот и пытается их решить, не доводя дело до суда. Ты сама только что все слышала и видишь, что у меня все сходится как в аптеке.
— Не кричи на меня, пожалуйста, — тихо говорит она. — Я же ни в чем тебя не обвиняю.
— Извини, крошка, извини! Просто терпеть не могу, когда люди себя так ведут! Типичные прокурорские уловки, но я до сих пор не слышал, чтобы Джон прибегал к ним.
— Он не хочет уступать.
— Конечно, не хочет! Я тоже не хочу, но я же не действую исподтишка, стараясь решить дело в свою пользу, не доводя его до суда!
— А он не хочет уступать именно в этом деле! Ведь в прокуратуре только о нем и говорят! У него нет ни малейших сомнений в том, что они виновны, он и мысли не допускает, что этим четырем гнусным ублюдкам — это его слова, не мои — все сойдет с рук только потому, что их взялся защищать адвокат, толком не знающий, что к чему. Это опять его слова, не мои, — быстро оговаривается она.
