Он опустошает еще бутылку. Я жду. Похоже, он не очень-то торопится продолжать.
— И что дальше? — наконец спрашиваю я.
— Чувствовал я себя, правда, не в своей тарелке. Но не в этом дело. Были мы в Нью-Хэмпшире… черт побери, ну и красотища! Ты бывал там? Осенью, когда опадают листья, ну и все такое прочее, черт побери!
— Был как-то. — Однажды, еще в колледже, я ездил туда на зимний карнавал. Тогда мало что запомнилось, большей частью я был пьян, как, впрочем, и не только я.
— Нет, в самом деле красиво! Моя девчонка чуть нюни не распустила, стала болтать, что вот, мол, неплохо бы сюда переехать, и так далее в том же духе! Я ей говорю, надо обождать месячишко, пока снега не навалит до самой задницы, вот тогда и заводи разговор о переезде! Но, знаешь, на номерных знаках машин в Нью-Хэмпшире я заметил наклейку с надписью. Меня она задела за живое. Знаешь, что там было написано?
Я качаю головой.
— Жить Свободным или Умереть! Это обо мне, приятель! Об Одиноком Волке, других ребятах! За это мы и боремся! — Он испытующе смотрит на меня через стол. — Я съел бы тонну дерьма за унцию свободы! — говорит он. — А ты?
Я должен знать правду об этом педике, который доводился братом Одинокому Волку. К нему я и иду.
— Не буду говорить об этом дерьме! — грубо отвечает он.
— Будешь, дружок! У этого убийства гомосексуальный запашок. Если ты припас для меня сюрпризы, я должен к ним приготовиться.
Он обхватывает голову руками. Одинокий Волк во власти неподдельных человеческих чувств — я впервые вижу его таким.
— Он умер. — Подняв голову, он смотрит на меня. — Он давно умер.
— При каких обстоятельствах это произошло?
— Это было давно, — качает он головой. — И давай закончим на этом, о'кей?
— А что стало с другими членами твоей семьи?
— «Других» нет. Одинокий Волк, приятель, так меня зовут. Это я и есть.
Клаудия спит. Я держу ее на руках, дожидаясь, когда Патриция откроет мне дверь. Как было бы хорошо, чтобы Патриция не услышала моего нарочито тихого стука, чтобы болтала себе по междугородному телефону с матерью в глубине квартиры, чтобы орал телевизор. Мне хочется простоять так всю ночь, до самого рассвета. Жарко даже в столь поздний час, ни намека на дождь, все лето солнце жарит напропалую. Тучи мотыльков, привлеченные ароматом жасмина и жимолости, вьются в душном, неподвижном воздухе, образуя живой нимб над головой моей девочки.
Патриция открывает дверь бесшумно, сказывается материнское чутье.
— Почему так поздно? — шепчет она, но так, чтобы я непременно уловил сварливые интонации в ее голосе. Пусть я считаю себя человеком, которому все нипочем (это она так думает), но наша дочь живет вместе с ней, и она не хочет, чтобы я об этом забывал. — Завтра в восемь утра у нее занятия по плаванию.
