Так, с первым пунктом обвинения ясно. Интересно, что за этим последует, если последует вообще.
— Отлично, — говорю я. — Это все равно не имеет к делу никакого отношения. Что еще у тебя есть против них? Чем еще ты можешь доказать, что они причастны к убийству?
— Пока ничем, — спокойно отвечает он.
— Тогда из чего же ты исходишь кроме того, что стражи порядка в большинстве своем боятся таких ребят как огня и ненавидят их лютой ненавистью?
— И из этого тоже. Такие ублюдки ничего, кроме ненависти, ни у кого не вызывают. В том числе и у тебя, несмотря на то что ты — их адвокат.
Звонит телефон. Робертсон берет трубку и слушает.
— …Прекрасно. Твои подзащитные на противоположной стороне улицы, — говорит он мне. — Значит, они снова в тюрьме.
— Под арестом?
— Скажем лучше, под подозрением.
— В чем их подозревают?
— В убийстве при отягчающих обстоятельствах и похищении.
Мы оба понимаем, что́ не было сказано вслух: по законам штата убийства при отягчающих обстоятельствах и похищения караются смертной казнью.
Мои подзащитные даже не пытаются скрывать своей ярости. Дело против них пока не возбуждено, тридцать шесть часов еще не прошли. Они снова сидят напротив меня за столом в тюрьме, в своих цветастых рубахах, которые придают им особенно зловещий вид. Положив мускулистые руки на стол, одна на другую, Одинокий Волк наклоняется ко мне. Руки у него сплошь покрыты татуировкой, и чего тут только нет: выколотые змеи, ястребы, сердца, кинжалы, струйки крови, розы! Прямо музей народного изобразительного искусства.
— Что происходит, черт побери? — Голос у Одинокого Волка похож на шепот, как у привидения, и совсем не вяжется с той животной жестокостью, которая так и прет из него.
— Что ж ты такой хреновый адвокат, Александер? — В голосе его явственно слышится угроза, я просто физически ощущаю ее. — Содрал с нас деньги, обещал все уладить, а теперь мы снова здесь.
— Ты, хозяин, сам напросился, разве не помнишь? — Пошли они к чертовой матери, хотят другого адвоката — на здоровье! У меня своих проблем по горло.
Он глядит на меня в упор. Не привыкли к тому, чтобы на них орали.
— Не кипятись! — Под трехдневной щетиной видно, как губы у него растягиваются в озорную усмешку. — Мы же знаем, что лучше тебя все равно нет. — Покончив с угрозами, он откидывается на спинку стула. — Просто мы хотим знать, что все это значит.
— Что вам сказали?
— Ни черта не сказали! Заявились в ресторан, где мы сидели, оформили арест, сказав, что, если мы по своей воле не пойдем на новый допрос, освобождение под залог аннулируется. Так что выбора у нас практически не было.
