Глава 19
1581
Москва
Авторское отступление 1: Наставление свыше
Мы снова сидели с Иваном Грозным на верхней площадке дворцовой лестницы, что ведет от Красного крыльца на площадь Соборную. Иван восседал в резном кресле с высокой спинкой, а я — на верхней ступеньке, по леву руку. Снизу, в полупрофиль, неподвижная, прямая фигура царя казалась особо величественной. Грозный был безмолвен. Глаза его смотрели прямо, брови не ломались безумной молнией, а гнулись правильной дугой. Казалось, опытный фотограф долго усаживал царя, поправлял на нем складки кафтана, убирал за ухо седую прядь, по-одесски шутил, выманивал улыбку.
И это ему удалось. Грозный был вполне пригоден для парадного портрета. И получиться должно было здорово: орлиный нос, горящие, наполненные мыслью и напором глаза, осанка, мощные, но не толстые кисти рук на царских регалиях, — порода!
Грозный думал, что вот, поляки разбили пушками каменные стены Острова, и Псков почти окружили, но Шуйский Иван Петрович держится крепко, отобьет! И погода неплохая. И сын вот родился — три сына теперь у царя, крепок рюриков корень! И еще крепче стоять будет, когда сибирское дело сделается. Грозный улыбнулся. Можно было снимать.
Но пред царем не фотограф Яша суетился, а спальник Федор Смирной стоял.
Смирной тоже выглядел картинно. Стержень спины держал по-мхатовски, руками не теребил, ногу не подгибал — держал пятки вместе, носки врозь. Кафтанчик Федин польского стиля пламенел киноварью и даже позумент на нем кой-какой имелся; шапка, тоже красная, оторочена была натуральным мехом, почти в цвет молодецких волос...
Э! Да что ж он, скотина, перед царем в шапке стоит?! Неужто есть тому причина? Уж не сын ли он царю боковой-пристяжной? Уж не на царство ли намылился мимо Иван Иваныча Большого, Федор Иваныча Среднего, да Дмитрий Иваныча Новорожденного? А может, я его с кем путаю? А вдруг он тот самый князь Федор, на голову болезный и есть?
Нет. Вон они у Архангельских врат стоят. Оба. Иван Большой да Федор Средний — с окольничьим царским Годуновым за дела разговаривают, планы на будущее строят, младенцу Димитрию здравия желают.
— Ты шляпу-то сыми!
Смирной завертелся, не понимая, откуда звук, и что за «шляпа» такая.
— Шапку ломай, холоп, царю кланяйся! — грозно рыкнул я в близкое ухо, и все стало на свои места. Федор сорвал шапку, согнулся в пояс, и когда выпрямился, глаза его больше не были стеклянными пуговицами.
