При виде могучей, бугрящейся мышцами фигуры варвара трудно себе было представить, что его могло «давить» одеяло. Однако хрупкий стигиец – другое дело. Какая-нибудь баранья шкура или набитый войлоком матрас вполне могли сжать его грудную клетку и вызвать кошмары.
– Ладно, не обижайся, – миролюбиво отозвался Конан. – Лучше продолжай. Интересно.
– Мне снились страшные вещи. Отрубленная голова моего брата, превращенная в рубин…
– А разве твоему брату отрубили голову? – удивился Конан.
– Это же сновидение! – объяснил стигиец.
– А разве оно не пророческое или что-то в этом роде?
– Нет, просто сновидение. Только страшное.
– Нет ничего страшного в отрубленной голове, – заявил Конан. – Я самолично отрубал головы и могу тебя заверить, что нет ничего более мирного, молчаливого и безопасного, чем…
– О боги! Я говорю о своем брате! – возопил стигиец.
– Ты ведь его даже ни разу не видел, насколько я понимаю.
– Неважно. Мы с ним одной плоти. Словом, я не буду тебе больше ничего рассказывать…
Чуть помолчав, Гирадо добавил.
– И эта красная, полупрозрачная голова имела мое лицо. И она пыталась мне что-то сказать, но ее губы были скованы рубином.
– Как это? – заинтересовался Конан.
– Я хотел сказать: она была рубиновая и потому не могла шевелить губами.
– Красивый сон, – помолчав, оценил Конан. – А потом?
– Потом ты начал меня трясти. Рубиновые грезы рассыпались, я увидел серенький свет и твою физиономию. Но этот дракон! Как ты сумел завоевать его уважение?
– Что-то я не заметил, чтобы старый Мемфис проявлял ко мне уважение! Просто мы с ним поболтали. Точнее, я поболтал с неким сварливым старикашкой, который бродил по этой пещере и случайно плюнул в изображение бога… или в самого бога. А вот и он!
Они вошли в подземный зал с озером, посреди которого на каменном лотосе восседала прозрачная статуя божества.
Теперь, когда полнолуние миновало, капли с потолка падали реже, и статуя сделалась меньше. Конан предположил, что к новолунию изображение божества (или же само божество – этого он так до конца и не понял) становится совсем маленьким. Тем не менее глазам путников предстала довольно внушительная картина: почти совершенно прозрачный бог, застывший в спокойной, отрешенной позе, глядел на них из-под полуопущенных век равнодушно и слепо; на холодных, выпяченных губах застыла полуулыбка, которая в любое мгновение, казалось, может обернуться злобным оскалом или приветливым смешком.
Отраженная в неподвижной черной водной глади, статуя казалась двуглавой.
