Лампионы отливали рубином, изумрудом и золотом. Скромно уступая им в блеске, таинственно мерцал в облаках молодой месяц. Все раздражительнее, все страстнее звучала мелодия вальса, отдаваясь в трепещущем сердце Нины. Ей хотелось бесконечно верить в страстную искренность фон Шульца, забыть весь мир и унестись в царство причудливых грез.
Нина не узнавала себя. Куда девались её обычная находчивость, остроумие, смелость и даже некоторая насмешливая снисходительность в отношении всех её поклонников-искателей. Здесь, с фон Шульцем, о них не было и помина. Робкой девочкой, влюбленной и застенчивой, чувствовала она себя около этого человека, так неожиданно и властно захватившего все её существо.
И нимало не удивилась Нина, когда твердые и горячие губы фон Шульца коснулись её губ. Её дрогнувший ротик беспомощно уступил им и, вся сгорая от стыда и страсти, она поцеловала этого незнакомого ей, но странно дорогого человека.
Все последующее было до ужаса шаблонно и трафаретно. Фон Шульца представили Ремизовым, и он стал бывать у них почти ежедневно. И полковник, и особенно Наталья Семеновна почувствовали самую теплую симпатию к молодому офицеру. Анемичная Маруся тотчас же влюбилась в него со всем пылом своего пятнадцатилетнего сердца, как год тому назад влюбилась в дьякона гимназической церкви, а еще два года пред этим — в учителя русской словесности. Фон Шульц завербовал себе право быть постоянным спутником Нины Ремизовой.
Нечего и говорить, что фон Кноб, фон Штейн, а также и все другие «фоны» испарились, как облако, едва лишь девушка стала появляться в обществе молодого немецкого офицера, умевшего, кстати сказать, с неподражаемым кашэ носить штатское платье.
Но сама Нина даже и не заметила исчезновения своих пылких поклонников. Всех вместе и каждого в отдельности заменил ей этот человек с дерзкими голубыми глазами и горделивым профилем. Весь мир сосредоточился теперь для Нины в нем одном. Длинные, бесконечно длинные прогулки рука об руку с ним; дальние, укромные уголки парка и эти его поцелуи, зажигавшие всю её кровь.
Одно только смущало Нину: при всей своей страстной любви к ней фон Шульц и не думал заикаться о браке. Правда, они были люди различных наций и рас, подданные двух различных государств, но это не могло, казалось, иметь какое бы то ни было значение пред стихийной силой любви молодых людей.
Так думала Нина, так думали и её родители, гостеприимно принимавшие у себя фон Шульца и со стесненным сердцем готовые уже дать согласие на брак Нины с иностранцем, имея прежде всего в виду счастье обожаемой дочери.
