В детстве Адриана была высокой и худой. Даже сейчас она была на полголовы выше Саманты и, хотя сохранила стройность, приобрела женственные изгибы, к которым так и тянулась мужская рука. Из-под залихватски сидевшей шляпы выбивалось несколько прядок. Белоснежная шея, оттененная жабо, тоже могла оказаться лакомым кусочком, который, вероятно, будут долго смаковать его губы. Впрочем, как и украшенные жемчужинами ушки. А искусительное благоухание, исходившее от нее, легкой змейкой проникало в самое его существо. Румянец на щечках стал гуще, указывая на то, что леди смущена.
Сердце Колтона защемило при воспоминании о резком разговоре с отцом, который закончился его уходом из дома. Как он мог не разглядеть в Адриане Саттон ту ослепительную красавицу, какой она стала теперь! На свете редко встречается подобное совершенство!
Впервые за шестнадцать лет отсутствия он с сожалением думал о своем отказе смириться с устроенной отцом помолвкой. Гордости Колтона был нанесен сокрушительный удар. Не будь он так близорук и упрям, Адриана давно бы принадлежала ему!
– Простите, что сразу не узнал вас, – пробормотал он. – Вы так изменились, что я могу лишь благоговейно молчать при виде столь поразительной красоты. Дело в том, что я по-прежнему считал вас ребенком, но, как вижу, ошибался. Отец всегда твердил, что когда-нибудь вы станете красавицей. И вы теперь настоящая богиня.
Слабая улыбка, коснувшаяся губ Адрианы, была единственным свидетельством ее попыток сохранить некое подобие спокойствия. Когда-то этот человек разбил ее сердце, и теперь единственное, что ей остается, – держаться с холодным достоинством. Она очень рада, что он вернулся живым и невредимым со страшной войны. Рада настолько, что готова броситься ему на шею, как Саманта. И все же ее останавливало опасение, что он откажется от договора, заключенного в его отсутствие, и снова покинет Рэндвулф-Мэнор, теперь уже навсегда.
– Вы очень добры, милорд, но ни к чему извиняться, – ответила она, нерешительно улыбаясь. – Ваше недоумение вполне понятно. Когда вы уезжали, мне было всего шесть лет, и можно только предположить, сколько всего случилось в вашей жизни за это время. Однако годы были к вам милостивы, несмотря на множество сражений, в которых вам пришлось участвовать.
– Да, я, несомненно, стал старше и обзавелся бесчисленными шрамами, – признал Колтон, небрежно показывая на небольшие рубцы на лице, придававшие ему еще больше привлекательности. – Но за время своего отсутствия я научился больше ценить тех, кого покинул, и часто вспоминал о страданиях, которые причинил своим поведением. Но что поделать, былого не вернешь, и ошибок не исправишь. Вонзив шпоры в бока своего коня, я ускакал, стараясь не думать о том, что натворил из-за своего упрямства. И мог только надеяться на то, что когда-нибудь мне простят боль и обиды, нанесенные мной.
