Борис Сергеевич Брунов не мог мне этого простить, считая меня, наверное, предательницей, и на протяжении многих лет относился ко мне с холодком, пока судьба не свела нас случайно уже в Нью-Йорке. Но это уже отдельный разговор, который будет в следующей книге. А пока расскажу, что было дальше.
Итак, я оказалась в городе Одессе. Рознер принял меня недружелюбно, и, как говорят, месть за месть, дядя Эдди поставил меня в конце первого отделения. Обычно, как это бывало в наши еще старые времена, Рознер садился за рояль и аккомпанировал мне одну еврейскую песню, затем вторую и так далее. Это всегда имело бешеный успех, но тут после спетых мною нескольких советских песен Рознер отказался от аккомпанемента. Концерт продолжался и, увидев, что я хорошо прошла и без еврейских песен, в следующем концерте он определил мое место первой, т. е. я должна была выходить в самом начале концерта. Таким образом, мое место постоянно менялось, и вот на одном из концертов, спев советские песни, я решила пойти на компромисс, и в тот момент, когда публика не отпускала меня со сцены, распахнув широко руки, я мимикой и жестами показала в сторону кулисы, где находился Эдди Игнатьевич. Надо сказать, что одесситы — особая публика, понимающая, умная. Конечно, они сразу догадались, что Рознер не хочет выходить на сцену, и в зале начался шум, а на сцене наступила пауза. Тогда Рознеру пришлось выйти и сыграть мне «Тум-балалайку». Зал не унимался, я то уходила, то снова выходила на сцену. Публика шумела и кричала: «Давай Бродскую!» Рознер не хотел больше играть мне. И вот тут началось что-то такое, от чего кровь у меня в жилах стала стынуть. Зал стучал ногами, орал, и кончилось все тем, что после первого отделения пришлось закончить концерт и всем артистам, а также зрителям разойтись. Я ревела белугой. «За что?» — не раз я задавала себе один и тот же вопрос. Но, видимо, все на свете неспроста, и просто так ничего в жизни не бывает.
А между тем в самом оркестре текла своя жизнь. Там же в оркестре я увидела парня, который мне раньше нравился, но теперь мне было не до него. Он и еще один музыкант, дирижер оркестра, которые жили в одном люксовском номере, стали за мной ухаживать, и, как это не покажется смешным, оба в один день объяснились мне в любви, но я не отдала предпочтение ни одному из них.
«… Об Одессе можно вспоминать и говорить до бесконечности»
Не могу не вспомнить, как там же, в Одессе, нас собрал у себя дома — меня, Рознера, Люи Марковича и еще нескольких артистов — Дмитрий Козак. Более остроумного и веселого человека мне не приходилось встречать. Что ни фраза — то смех до слез.
