В нашем оркестре были солисты — Владимир Макаров, Салли Таль, Лариса Мондрус. На последнем имени хочу остановиться особо.
Я была ей как кость в горле. У нее были очень красивые фигурка, ножки и грудь, которую она постоянно оголяла в грим-уборной. Я же на ее фоне выглядела тогда гадким утенком. Ей было 23 года, а мне исполнилось 17. Газеты то и дело на первых полосах писали о самой юной, а потом уже о ней, и, конечно, кому бы это понравилось?! Знаменитый Ремарк писал в одной из своих книг: «Еврейской национальности всегда свойственно было оправдывать своего врага».
Она в открытую смеялась надо мной, говоря, например, так: «У тебя вообще нет фигуры и шеи тоже нет. Голова и плечи. А лицо вообще непонятно какое, иди-ка отсюда, пока я тебе…» И кулаком мне! Нередко я уходила в слезах, а тетя Лиза, костюмерша, которая была прикреплена ко мне для присмотра, всегда меня успокаивала и жалела. Владимир Макаров как-то мне сказал: «Сколько можно быть ребенком, тебе не надоело еще?» И только Салли Таль, солистка и жена бывшего гроссмейстера Михаила Таля, была очень добра ко мне.
Это были первые удары закулисной эстрадной борьбы и жизни, которой я даже и не могла себе представить, и первые разочарования. Шло время. Я росла и потихоньку приобретала некоторый сценический опыт. Стала серьезно готовиться к вечернему выступлению, в чем дядя Эдди мне много помогал, порой часами занимаясь со мной, показывая, куда я должна смотреть, как ходить по сцене и т. п. Однажды летом мы приехали на гастроли в город Херсон, где после концерта к нам за кулисы пришли артисты коллектива и сам Бен Бенцианов, который долго расхваливал меня Рознеру. К тому времени мне было семнадцать с половиной и я потихоньку начала превращаться из гадкого утенка в хорошенькую девушку. Ребята стали на меня засматриваться, а когда узнавали, что я еще и певица, отбоя не было!
В коллективе Бен Бенцианова был музыкант басист Виктор Понаровский. Вначале он повел себя по отношению ко мне по-родительски тепло, показал чудную песню на итальянском языке, хотел, чтобы я ее пела со своим оркестром, а потом признался в любви. Он был очень красив, умен и, понимая, что я для него совсем ребенок, боялся меня даже поцеловать, повторяя: «Как жаль, что тебе 17, а мне 37». Я получала от него много писем, в которых он писал мне о своих чувствах. Это были красивые письма, я их долго хранила у себя дома, не понимая толком, почему и зачем?
